— За Остером раскинулись огромные леса, — говорил Василий. — Глухари там чувствуют себя в безопасности. Для них Остер — надежный страж. Ни одного охотника не пропустит. Но мы попробуем, а?

Теперь мы с Вацисом молчали. Сгоряча согласиться — легче легкого. Но решимости может и поубавиться, когда потребуется не на словах, а в самом деле ступить на хрупкий весенний лед Остера. Надо было серьезно все обдумать, взвесить.

— А пробраться туда можно? — спросил Вацис.

— Не знаю, удастся ли, но рискнуть можно, если лыжи надеть. Люди ходили. Мой отец так делал, — ответил Василий и, помолчав, добавил: — Надо выйти затемно. После ночного заморозка лед покрепче.

Эта мысль подбодрила нас. В самом деле, возвращаясь под утро с ночной охоты, мы нередко удивлялись, до чего быстро и крепко сковал ледок многочисленные ручьи и болота.

— Ну что же, попытаемся! — решили мы.

С вечера собрались в избе Василия и стали готовиться в дорогу. Василий достал три пары широких лыж. Каждый по своей ноге приспособил ремни, испробовал, не слетают ли на ходу. Запяточные ремешки сняли — если случайно провалимся, легче будет освободиться от лыж. Иначе не выкарабкаешься из полыньи.

Всю ночь я не сомкнул глаз. Слышно было, как вздыхал, ворочался с боку на бок и Вацис.

Мы встали до рассвета и гуськом направились к Остеру.

Противоположный берег утопал во мгле, из которой смутно выступали неясные контуры леса; тот берег казался недостижимо далеким, хотя Василий уверял, что здесь чуть больше полукилометра. Он скинул с плеч рюкзак, достал из него аккуратно свернутую длинную веревку и топор. Войдя в густой подлесок, быстро срубил несколько высоких и тонких сосенок.

— Это зачем?

— Под мышки взять, — объяснил Василий. — Если лыжи провалятся — шесты удержат.

Молча помогли мы очистить сосенки от веток, испытали на крепость. Вроде надежные.

— Присядем, — показал Василий на замшелый валун. Он достал курево, угостил нас и принялся наставлять: — Гуськом идти не стоит, потому что первый надломит лед, а второй или последний наверняка провалится. Пойдем в десяти шагах друг от друга. Каждый возьмет в зубы веревку и, если что, конечно, поможет товарищу… И еще: смотрите, тщательно обходите каждый торчащий из воды камень или пучок травы. В таких местах лед слабее.

— А как же мы попадем на лед, если у берега все подтаяло?

— Вот, — похлопал Василий по тем же шестам.

Тем временем рассвело, и мы стали перебираться на лед. Перекинули с берега на лед шесты, закинули за плечи рюкзаки, ружья, взяли в руки лыжи и, балансируя, как циркачи, держа в зубах веревку, шаг за шагом медленно двинулись по гнущимся от тяжести шестам. Вот наконец и зубчатая кромка льда. Я осторожно перехожу с шестами на лыжи, беру шесты под мышки и оглядываюсь на товарищей. Они тоже готовы: один слева, другой справа. Каждый держит в зубах веревку, которая свободно провисает двумя большими дугами. Со стороны, должно быть, смешное зрелище, но нам не до смеха.

Шаг за шагом, вершок за вершком продвигаемся мы по неприятно потрескивающему льду. Веревка в зубах мешает дышать… Вперед к «земле обетованной» — на другой берег Остера, до которого теперь, когда взошло солнце, кажется, рукой подать.

Я искупался первым.

Все произошло в одно мгновение. Лыжи продавили наросшую за ночь тонкую корочку льда и погрузились, точно в кашу. Я только почувствовал, что вишу на шестах, до подмышек окунувшись в ледяную воду. Веревку по-прежнему держал в зубах. Какое счастье, что она была не натянута — а то бы и зубы потерял.

— Не бойся… Не теряйся! — донеслось с обеих сторон, и ко мне вернулись дыхание и холодный разум. Вот именно — холодный…

Я обвил веревку вокруг запястья одной рукой, затем — другой и, стиснув под мышками шесты, взглядом умолял, чтобы они скорей тащили меня из этой ужасной ванны.

Наконец меня вытащили, мокрого и скользкого, как тюлень. Лежа на льду, я, зуб на зуб не попадая, выудил из полыньи лыжи, и через минуту мы двигались дальше.

Через несколько десятков шагов ухнул в воду Вацис. Не успел я обернуться в его сторону, как с другой стороны услышал:

— Ух!

Это окунулся Василий.

Ужас сковал меня по рукам и по ногам: вот-вот и я снова провалюсь в ледяную воду. Тогда уже можно считать, что все кончено: никто не протянет руку помощи. Но что это? Василий и Вацис даже не пытаются выбраться на лед. Отплевываясь и ругаясь, они крошат его грудью и, как ледоколы, бредут к берегу. Мель! Значит…

Мою радость вдруг остудила ледяная вода. Она доходила до груди, перехватывая дыхание. Я почувствовал под ногами каменистое, неглубокое дно. Подобрал всплывшие лыжи и направился прямо к берегу.

Несколько секунд мы стояли закоченевшие, мокрые, боясь шелохнуться. Малейшее движение заставляло вздрагивать. Мокрая, задубевшая на утреннем морозце одежда словно каленым железом прожигала тело.

— Быстрей костер! — первым опомнился Василий.

— А как огонь добудешь? — с кривой улыбкой спросил Вацис. — Может, дерево о дерево будем тереть?

У нас с Василием вытянулись лица. Вацис был прав: спички в карманах промокли, коробки раскисли, а головки превратились в кашицу, которая при малейшем прикосновении осыпалась на землю.

— Собирайте дрова… Бересты для растопки надерите, — все-таки придумал что-то Василий и дрожащими, непослушными пальцами поспешно вытащил патрон из патронташа. Стуча зубами, он лихорадочно извлек из гильзы картонную прокладку, высыпал на землю дробь, выковырял пыжи, оставив только порох. Потом стянул с себя шапку, надорвал зубами подкладку и выдернул из-под нее клок сухой ваты. Смял, затолкал ее в гильзу, загнал патрон в ружье и критически окинул взглядом большую груду хвороста, который мы с Вацисом натаскали со всех сторон. Отложив ружье, Василий взял кусок березовой коры и снял с нее верхний слой, тоненький, как папиросная бумага. Вынув из рюкзака топор, он в два прыжка подскочил к стройной, щедро залитой смолою сосне, и тут же во все стороны полетели щепки. Мы тщательно собирали их, обдували, очищали от снега. Каждое движение отзывалось нечеловеческой болью. Казалось, кто-то опутал тело колючей проволокой, которая безжалостно терзает руки, ноги, спину, живот…

Василий скинул телогрейку, наставил на нее ружье и выстрелил. Из ствола вылетел дымящийся, тлеющий комочек ваты. Василий бросился на колени, съежился и стал дуть на вату, со всех сторон подсовывая тонюсенькие полоски бересты. Вот вскинулся язычок пламени, лизнул край березовой коры, но не успел укусить, как тут же выдохся. А Василий все дул и дул. Осторожно, точно рассчитывая каждый свой вздох. Мы с Вацисом, затаив дыхание, следили за этой безмолвной, упорной борьбой. Вот вата снова выжала робкий, трепещущий огонек… Он раз-другой лизнул бересту… Кора почернела, свернулась трубочкой и… вспыхнула!

Через несколько минут весело трещали сосновые щепки, распространяя резкий запах смолы. Пламя костра становилось все шире, выше, и казалось, теперь уже не было силы, которая могла бы задушить его.

— Все озеро прошли, и у самого берега — на тебе… — протягивая руки к костру, бормотал Вацис.

— Это я виноват, — кряхтя от удовольствия, откликнулся Василий. — Недодумал. Тут ведь северный берег… Солнце с юга и подточило лед… Надо было искать переход где-нибудь севернее, где этот берег круче и зарос высокими деревьями. От них и в полдень тень ложится. Там лед покрепче…

— Хорошо еще, что так кончилось.

Не прошло и получаса, как мы сбились с ног: с одного бока жарко припекал костер, с другого — кусал мороз, и мы только знай успевали поворачиваться, пока вконец не закружилась голова.

— Второй костер, — еле ворочая языком, как после хорошей выпивки, предложил Василий.

Набросали в десяти шагах большую кучу веток, притащили головешки. Совсем другое дело. Теперь мы млели от тепла меж двух костров, веки так и слипались.

Однако запас дров таял на глазах, а одежда все еще была влажной. Неподалеку стояла сухая голая береза. Ветры обломали ее верхушку, и дерево напоминало телеграфный столб. Вацис подскочил к березе, нажал плечом, стал выворачивать ее с корнем.