— Конечно, — сказал я, — зачем они вообще оттуда уезжали. Я бы не уезжал. Здесь мне постоянно говорят, что я все ломаю, не разрешают пить чай на кухне со слугами и спать с собакой в обнимку. Кстати, я тоже знаю людей, которые живут в таком городе.

Художник с интересом посмотрел на меня.

— Например, Ланселот, — продолжал я, — в книгах говорится, что он умер, но имеется в виду что-то другое, мне кажется. Он просто ушел, как Артур или Крузо, которому надоело носить одежду и выглядеть респектабельно. Тоже самое случается с теми героями, которые не женятся на принцессе, ведь только один может жениться на ней. Остальные наверняка отправляются в этот город.

— Да, и те, кому не удается победить, — подхватил мою мысль художник, — те, которые стараются не меньше других, но все равно проигрывают или промахиваются, сдаются и отступают в схватке. Те, кому никогда не получить ни принцессы, ни полцарства, даже второсортного, они ведь тоже приедут?

— Хорошо, если хотите, — ответил я, не совсем понимая, о чем он говорит. — Если у вас есть такие друзья, можете и их пригласить.

— Что за чудесная жизнь нас ждет! — задумчиво произнес незнакомец. — И каким потрясением это будет для старика Марка Аврелия!

Тени становились все длиннее и серо-зеленые холмы погрузились вскоре в золотистую дымку заката. Художник начал собирать вещи, а мне вдруг стало грустно. Мы так хорошо понимали друг друга, и теперь нам придется расстаться. Незнакомец подошел ко мне, он был стройным и высоким, и лучи заходящего солнца играли в его волосах и бороде. Он пожал мне руку, как равному.

— Мне очень понравилась наша беседа, — сказал он. — То, что ты рассказал, удивительно интересно, и мы еще не все обсудили. Нам обязательно нужно встретиться снова, как ты думаешь?

— Конечно, — согласился я, не сомневаясь, что так и будет.

— Может быть, в Риме? — предложил он.

— Да, в Риме, — согласился я, — или на Пика… не помню, как там дальше.

— Или в твоем городе, когда узнаем, как туда добраться. Я разыщу тебя, или ты окликнешь меня, когда увидишь. И мы пойдем рука об руку, и зайдем во все магазины, а потом я выберу себе дом, а ты выберешь себе, и мы заживем, как принцы или положительные герои.

— Вам можно будет поселиться в моем доме, — воскликнул я. — Я никого больше не попрошу, кроме вас.

Он задумался на мгновенье, потом сказал:

— Хорошо! Не сомневаюсь, что ты от чистого сердца. Что ж, я поселюсь у тебя, и никуда от тебя не перееду, даже если все остальные будут очень упрашивать. Обещаю, что не причиню хлопот.

Договорившись об этом, мы разошлись в разные стороны. Я сердечно попрощался с человеком, понимавшем меня, и отправился домой, где всегда был не прав. Как получилось, что все то, что показалось этому незнакомцу простым и осмысленным, дядюшкам, викариям и остальным взрослым кажется пустым дурачеством? Что ж, он объяснит мне это, когда мы встретимся снова. Дорога рыцарей! Как часто она приносит утешение! А вдруг я только что беседовал с одним из тех исчезнувших рыцарей? Вдруг в следующий раз он будет в доспехах? Ему пойдут доспехи. Я постараюсь первым добраться до Золотого Города и увидеть, как сверкнут на солнце его шлем и щит, когда он проскачет по главной улице.

Осталось только найти этот город. Проще простого.

Наверняка, раньше она служила гостиной, где принимали дамы, эта всеми позабытая комната, в которой стояло старое бюро. Бюро это казалось мне особенно женственным, может быть из-за выцветшей парчи, покрывавшей ее, а, может, из-за розово-голубых фарфоровых статуэток, красовавшихся на ее крышке, или из-за изысканного аромата прошлого, исходившего от большой бело-голубой чаши, в которой хранились специально засушенные лепестки и пряности. Чаша закрывалась специальной крышкой со смешными отверстиями. Тетушки брезговали этой далекой комнатой на втором этаже, предпочитая разбирать бумаги и письма, находясь в центре событий и в круговороте других дел. Им необходимо было следить за подъездной аллеей и, одновременно, не спускать глаз с нерадивых слуг и проказничающих детей. Мне часто казалось, что тетушки ушедшего поколения понимали бы нас намного лучше. Даже мы, дети, обожавшие потайные уголки и старые комнаты, не часто поднимались на второй этаж. Определенно в этой комнате не было ничего особенного, что могло бы привлекать наше требовательное внимание. Только несколько стульев с витыми ножками и золоченными спинками, старая арфа, на которой, согласно легенде, играла в былые годы тетя Элиза, угловой сервант с чудом сохранившейся фарфоровой посудой и старое бюро. С другой стороны, в комнате царила особая атмосфера, возможно, благодаря своей уединенности и отстраненности от остального дома: каждый незваный гость чувствовал себя в ней непрошенным, будто за секунду до его вторжения кто-то сидел на этих стульях, писал за старым бюро, касался фарфоровой посуды. Нет, не суровый мир потусторонних сил царил в милой старомодной гостиной, которую мы все же любили, но было очевидно, что она живет своей закрытой от посторонних глаз жизнью.

Дядя Томас привлек мое внимание к тайникам старого бюро. Однажды, он возился в заброшенной комнате (меня он взял с собой, потому что не мог ни минуты побыть в одиночестве) и обратил внимание на это бюро.

— Ух ты! Шератон! — сказал он.

Дядя был сведущ во многих вещах и особенно разбирался в стилях и их названиях. Он открыл крышку и внимательно ощупал пустые ячейки и пыльные панели.

— Прекрасная инкрустация, — добавил он, — тонкая работа. Мне знаком этот тип бюро, здесь где-то должен быть потайной ящик.

Затем, когда я, затаив дыхание, подошел поближе, он неожиданно воскликнул: «Боже! Как хочется курить!» — и выбежал из комнаты. Я остался стоять с открытым от изумления ртом.

— Что за странная штука такая — курение? — задумался я. — Нападает на человека внезапно, где бы он ни был: во дворе, в доме или в роще на прогулке — хватает его, словно злая сила и утаскивает за собой, заставляет повиноваться собственным прихотям. Неужели и меня она одолеет в этом непонятном взрослом возрасте?

Однако, у меня не было времени предаваться досужим размышлениям. Все мое существо трепетало при волшебном словосочетании «потайной ящик». Слова эти затронули внутри меня ту самую струну, которая всегда отзывалась при словах: «пещера», «люк», «выдвижная панель», «слитки», «золото» или «пиастры». Подумайте сами, разве бывают пустые потайные ящики?! А мне были так нужны деньги! Я мысленно просмотрел список самых неотложных требований.

Первой в списке стояла трубка, которую я хотел подарить Джорджу Джанвею. Джордж ухаживал за Мартой, он был пастухом и большим моим другом. Недавно он привез с ярмарки гостинцев для своей любимой и чудесную змею мне. Змея была сделана из дерева и так искусно собрана, что извивалась в руках. Зеленая в желтых пятнах, липкая, она сильно пахла, как и должны пахнуть свежевыкрашенные змеи. Из ее распахнутых челюстей торчал красный фланелевый язычок. Я очень любил ее, и каждый вечер отправлялся спать вместе с нею, пока она не развалилась. В благодарность за этот подарок, я и хотел купить Джорджу трубку. Когда наступала пора ягнения, Джордж жил в маленьком деревянном доме на колесах где-то среди холмов и не видел никого, кроме глупых, мохнатых и молчаливых овец. Марта собиралась носить ему обед каждый день, после того, как станет его женой. Пообедав, он мог бы раскуривать трубочку, которую я ему подарю. Всем заинтересованным сторонам эта перспектива казалась вполне идиллической, однако, хорошая трубка, способная осчастливить моего друга, стоила, как мне объяснила Марта, не меньше восемнадцати пенсов.

Еще четыре пенса я должен был Эдварду. Он их с меня не требовал, но я знал, что они ему нужны, чтобы вернуть долг Селине, которая хотела накопить два шиллинга и купить Гарольду на день рождения броненосец — Корабль Ее Величества под названием «Мажестик», так бессмысленно завалившийся на бок в витрине магазина игрушек в то время, как родная страна мучительно нуждалась в нем. Еще мне очень хотелось купить бельчонка у одного деревенского мальчишки. Он просил шиллинг, но я знал, что смогу уговорить его на девять пенсов. Однако, какой толк во всех этих подсчетах? Я исчерпал уже все возможности добыть желаемое богатство, хоть и требовалось мне не так уж и много, всего полсоверена. Последней надеждой оставался волшебный ящик. И что же я делаю? Размышляю впустую, теряю драгоценные мгновенья! То, что «сокровища» могут принадлежать кому-то, и что, с нравственной точки зрения, нехорошо обворовывать этого человека, даже не приходило мне в голову.