Когда я подошел к бюро, в комнате стало очень тихо, словно, все в ней замерло в ожидании. Слабый аромат фиалок разлился в воздухе, когда я поднял крышку, запах словно испускало само дерево, его желто-коричневый оттенок, цвет и аромат стали равнозначны друг другу. Таким же образом чаша с ароматической смесью смешала свой запах с оттенками старинной парчи, на которой стояла много лет. За долгое время чаша и парча стали чем-то единым. Я напряженно ощупал пустые ячейки и подробно изучил глубину выдвижных ящиков. Ни в одной книге мне не встречалась инструкция, как искать клад, но тем больше будет радость, если я сам добьюсь успеха.

Тому, кому предначертана удача, судьба часто подбрасывает небольшие поощрения. Не прошло и двух минут, как я наткнулся на ржавый крючок для застегивания пуговиц. Великолепная находка! У нас был в детской крючок для пуговиц, общий, для мальчиков и девочек, но никто из нас не имел своего собственного, отдельного крючка, который можно было одалживать или, наоборот, никому не давать, в зависимости от настроения. Я аккуратно спрятал сокровище в карман и продолжил поиски. Три старинные иностранные марки в глубине другого ящика сообщили мне, что я на верном пути к богатству.

Однако, после вдохновляющих находок началась тоскливая полоса безуспешного поиска. Тщетно я выдвигал ящики и ощупывал каждый дюйм их гладкой поверхности. Ни на одну кнопку, пружинку или выступ не наткнулись мои дрожащие пальцы, старое бюро оставалось непреклонным и решительно оберегало свою тайну, если она существовала на самом деле. Усталость и уныние охватили меня. Уже не в первый раз дядя Томас оказался пустозвоном и обманщиком, не в первый раз он завел меня в тупик, где на мой зов откликалось лишь дразнящее эхо. Стоит ли упорствовать и продолжать поиск? Стоит ли вообще что-либо делать? Я вспомнил все свои разочарования, и жизнь предстала передо мной сплошной чередой неудач и поражений.

Подавленный и унылый я оставил поиски и подошел к окну. Смеркалось, свет сгустился где-то на уровне горизонта, словно, для последнего усилия перед закатом. Внизу, в саду, дядя Томас поднял Эдварда над землей и порол его. Эдвард истерично булькал и бил вслепую туда, где, по его предположению, находился дядин живот. Содержимое его карманов пестрым ковром устилало траву. И хотя меня совсем недавно, час или два назад, подвергали подобному наказанию, все происходящее казалось мне чем-то странным, не имеющим ко мне никакого отношения.

На западе облака собрались в низкую лиловую тучу, под которой, прямо вдоль горизонта, настолько, насколько хватало глаз, тянулась узкая золотая полоса. Где-то очень далеко тонко и ясно запел рожок, словно золотая полоса обрела вдруг звучание — поющее золото. Это потрясающее смешение цвета и звука вернуло мне утраченное, уже было, мужество. Я вернулся к бюро, чтобы попытаться в последний раз, и судьба, видимо, устыдившись той нечестной игры, которую вела до этого, смилостивилась и распахнула объятия. Едва я прикоснулся к упрямому дереву, как с легким вздохом, почти всхлипом, облегчения резко выскочил потайной ящичек.

Я вытащил ящик из бюро и отнес к окну, чтобы в наступающих сумерках изучить его содержимое. Слишком часто я терял надежду во время поиска, чтобы рассчитывать на удачу. Едва взглянув, я понял, что моя хрустальная мечта разбита вдребезги и лежит в осколках у моих ног. Ни слитков, ни долларов, способных увенчать меня славой Монте Кристо в ящике не было. За окном далекий рожок прекратил свою песнь, золотая полоса в небе потускнела и превратилась в бледно-желтую — природа дышала тишиной и покоем. А в моей душе великолепные замки рушились, как карточные домики. Я лишился наследства, я проиграл!

И все же, неожиданное теплое чувство охватило меня, когда я в очередной раз разглядывал содержимое ящика. Только родственная моей душа могла собрать такую коллекцию. Две пуговицы с потускневшей позолотой, скорей всего, от военно-морского мундира, портрет неизвестного мне монарха, вырезанный из старинной книги и ловко раскрашенный в близкой мне решительной манере, несколько иностранных медных монет, толще и массивнее тех, что хранились в моей коллекции, птичьи яйца с подробным перечнем мест, где они были найдены. Еще я нашел там намордник для хорька и моток веревки. Это был настоящий мальчишеский клад! Давным-давно, какой-то мальчик, так же как я, узнал о потайном ящике и складывал туда свои сокровища, одно за другим. Он берег их в этом секретном месте, а потом… Что случилось потом? Что ж, мне никогда не узнать, почему эти драгоценности остались невостребованными, но сквозь бездну лет, я как будто оказался рядом с тем мальчиком, уже давно выросшим и покинувшим этот мир.

Ничего не тронув, я вернул ящик на место в старое верное бюро, и с удовлетворением услышал, как щелкнула пружина. Возможно, когда-нибудь еще один мальчишка нащупает ее и откроет ящик. Я не сомневался, что и он оценит клад по достоинству.

Едва я открыл дверь, как из детской, с противоположного конца коридора, до меня донеслись крики и вопли, обозначавшие, что охота в самом разгаре. Нетрудно было догадаться, что сегодня в программе медведи или разбойники. Еще минута, и я окажусь в гуще игры, среди тепла, света и хохота, но пока я еще медлю на пороге старой комнаты, и путь в детскую кажется мне далеким путешествием сквозь пространство и время.

Наступил, наконец, тот долгожданный день, приход которого, как все, чего ждешь с нетерпением, казался нам недостижимой мечтой. После того, как впервые, две недели назад, нам объявили, что мисс Смедли уходит, восторженное настроение не покидало нас целых семь дней. В эти дни мы упивались воспоминаниями о ее произволе, жестокости и злобе, рассказывали друг другу каким оскорблениям, бесчестию и физическому насилию подвергались в те времена, когда звезда свободы еще не маячила на горизонте и мечтали о наступлении солнечных дней, которые, без сомнения, будут полны тревог (слишком несовершенен наш мир!), но тогда мы будем хотя бы избавлены от семейного тирана. Все оставшееся до ее отъезда время мы продумывали, как продемонстрировать мисс Смедли наши чувства. Под мудрым руководством Эдварда было решено поднять флаг над курятником в тот самый момент, когда пролетка, нагруженная сундуками и мрачным поработителем, двинется вниз по подъездной аллее. Три латунные пушки, спрятанные в зелени живой изгороди, дадут торжествующий залп вслед отступающему врагу. Собакам стоит повязать нарядные ленточки, а вечером, если нам хватит хитрости и притворства, будет небольшой костер и салют из хлопушек, благо общественные средства позволяли устроить подобное увеселение.

Я проснулся от того, что Гарольд пихал меня в бок, и его утренний гимн: «Она уезжает сегодня», — разогнал последний туман сна. Странно, но, услышав пение брата, я не ощутил надлежащего ликования. Более того, пока я одевался, тоскливое, неприятное чувство, которое я не мог объяснить, росло во мне — что-то похожее на физическую боль. Гарольд, очевидно, чувствовал то же самое, потому что повторив свое: «Она уезжает сегодня», которое теперь больше напоминало печальное песнопение, с напряжением заглянул мне в лицо, пытаясь понять, как ему следует себя вести. Но я раздраженно сказал ему поживей помолиться, что он обычно и делал по утрам, и оставить меня в покое. Что означает это унылое чувство? Почему в такой день я ощущаю себя так, словно небеса затянули черные тучи?

Скорей во двор, на солнце. Когда мы нашли Эдварда, он раскачивался на воротах и распевал пастушескую песню, в которой каждое животное появлялось в строгом порядке, по очереди, и издавало свойственное ему блеяние или мычание, а каждый стих начинался двустишьем:

«Ну же, деточки, вперед!

Солнышко гулять зовет!»

Судьбоносный исход, который должен был свершиться сегодня, явно выветрился из его памяти. Я тронул брата за плечо.

— Она уезжает сегодня, — сказал я.

Песенка Эдварда умолкла, как будто кто-то повернул кран и выключил ее.