— Что ты там возишься? — проворчал хозяин праздника. — Вечно девчонки привередничают!

— А Марта говорит, — начал Гарольд, который тоже очень хотел пить, но решил вступиться за сестру, — что если проглотишь кусочек пробки, она начнет разбухать в животе, и будет там пухнуть и пухнуть, пока…

— Чушь! — перебил его Эдвард, осушив стакан с притворным равнодушием, сумев, однако, как я заметил, ловко увернуться от плавающих внутри кусочков пробки.

— Легко сказать: «Чушь»! — обиделся Гарольд. — Все, кроме тебя, знают, что это правда. Когда приезжал дядя Томас, взрослые открыли для него бутылку вина. Он сделал крошечный глоточек, а потом сказал: «Фууу, здесь полно пробки!» И не стал допивать. Им пришлось открывать новую бутылку. Самое смешное, что когда потом этот бокал вынесли в коридор, я заглянул в него, и там не было никакой пробки! Поэтому, я допил вино за дядю. Вкусно было!

— Не стоило этого делать, юноша! — сурово произнес старший брат. — Помнишь тот вечер с ряжеными? Они пили горячий глинтвейн. Помнишь, как ты допил за ними из бокалов, оставленных на столе?

— Да, это был веселый вечер! — захихикал Гарольд. — Мне показалось, что дом падает, так все вокруг вертелось и прыгало. Марте пришлось отнести меня в постель на руках, потому что ступеньки виляли в разные стороны!

Мы с упреком смотрели на младшего бесстыдника, но было ясно, что он не чувствует себя виноватым и считает все случившееся веселым приключением.

Третья бутылка шла по кругу. Селина, с нетерпением дожидавшаяся своей очереди, отпила нечестно большой глоток, потом вскочила, отряхнула платье и объявила, что уходит. Она бросилась бежать, как пугливый заяц, потому что в нашей семье не любили независимое поведение и готовы были применять в подобных случаях физическое насилие.

— Пошла гулять с подружками из прихода, — сказал Эдвард, наблюдая, как смуглые ножки Селины семенили во всю прыть прочь по тропинке. — Она гуляет с ними каждый день, и едва они встречаются, как склоняются друг к другу и начинают болтать, болтать и болтать без умолку! Не могу понять, о чем они говорят. Они ведь не останавливаются, трещат и трещат, болтливые сороки!

— Может, они говорят о птичьих яйцах, — сонно предположил я (солнышко припекало, трава казалась мягким ковром, а пиво было довольно крепким), — о кораблях или буйволах, о необитаемых островах, о том, почему у кроликов белые хвостики, и что лучше, шхуна или катер. Может, они говорят о том, кем бы они были, если бы были мальчишками, много о чем можно болтать, разве нет?

— Да, но о таких вещах они не говорят, — настаивал Эдвард. — У них бы и не получилось. Они ведь ничего не умеют, кроме как играть на пианино, а об этом вряд ли кому-нибудь захочется говорить. Их ничего не интересует, ничего настоящее. Так о чем же они болтают?

— Я как-то спросил об этом Марту, — вставил Гарольд, — а она сказала: «Не твоего ума дело. Юные дамы часто говорят о том, чего юным джентльменам никогда не понять».

— Не может этого быть, — прорычал Эдвард.

— Ну, так она сказала, во всяком случае, — равнодушно добавил Гарольд.

Эта тема на особенно его трогала, к тому же пиво из-за нее передавали медленнее.

Хлопнула калитка. В просвет в живой изгороди мы видели, как девчонки направились вниз по дороге. Селина шла посередине, подружки держали ее под руки. Они склонились друг к другу, как и описывал Эдвард, и трещали так громко, что с ветерком до нас долетали их голоса, словно деловой свист скворцов ясным мартовским утром.

— О чем они говорят, Шарлотта? — спросил я младшую сестру, чтобы успокоить Эдварда. — Ты же иногда с ними гуляешь.

— Я не знаю, — уныло проговорила бедная девочка, — они не позволяют мне идти рядом, говорят, я еще маленькая, чтобы слушать их разговоры.

— А мне так хочется послушать, — добавила она.

— Когда к тете Элизе приходит в гости какая-нибудь дама, — сказал Гарольд, — они разговаривают хором, одновременно. И, похоже, понимают то, о чем говорят. Не ясно, как это у них получается. Взрослые такие умные!

— Новый викарий тоже странный, — добавил я. — Он часто говорит что-то бессмысленное, а потом смеется, как будто остроумно пошутил. Вчера, когда у него спросили, не хочет ли он еще чаю, он сказал: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом». И захихикал. Не понимаю, что в этом смешного. А потом кто-то обратил внимание на его бутоньерку, а он прыснул: «Лишь увядающий цветок таит воспоминанье». Очень глупо, на мой взгляд.

— Ну, — с презрением произнес Эдвард, — тут уж ничего не поделаешь. Другим он стать не может. Что касается девчонок, если они говорят о чем-то настоящем, почему же никто не может понять о чем? А если им не о чем говорить, что, наверняка, правда, почему они тогда не заткнуться? Вот этому старому кролику нечего сказать. Зато он занят делом.

И Эдвард указал пробкой от пива на невозмутимое животное.

— Нет, кролики разговаривают, — оживился Гарольд. — Я часто за ними наблюдаю. Они склоняются друг к другу, и их носы двигаются вверх и вниз, прямо как у Селины и ее подружек. Просто мне, к сожалению, не слышно, о чем они говорят.

— Что ж, если и кролики разговаривают, — неохотно согласился Эдвард, — надеюсь, они не несут такой же вздор, что и девчонки!

Это было недостойно со стороны Эдварда и совсем нечестно, потому что и по сей день нам осталось неизвестным, о чем говорила Селина с подругами.

Чужаки, кем бы они ни были, всегда вызывали у нас подозрение. Каждый раз при появлении незнакомцев мы прятались в пещеры, убегали в непроходимые лесные чащи или находили убежище в соседском хлеву. Из всех этих тайников нас могли извлечь лишь коварные няньки, привыкшие к нашим побегам и посвященные во все секреты. И потому, вовсе неудивительно, что герои классических мифов не смогли завоевать нашу любовь с первой же встречи. Кто-то когда-то сказал: «Доверие — это капризный цветок, требующий ухода». Статным темноволосым полубогам с труднопроизносимыми именами и странным снаряжением предстояло взять крепость, охраняемую более привычным для нас гарнизоном. Холодные греческие богини не вызывали таких ярких ассоциаций, какие возникали при появлении насмешливых и ехидных фей и ведьм Севера. Во всех этих историях нам не хватало дружеской помощи животных: лисы, распушившей хвост, чтобы показать дорогу к заколдованному замку, лягушки в колодце, ворона, каркающего с дерева и дающего советы. Гарольд, к тому же, совсем не понимал, как героем сказки может быть не самый младший из трех братьев. Его непоколебимая вера в особую судьбу, уготованную младшему брату, часто приводила к печальным последствиям: раздраженные его самомнением и самоуверенностью, взрослые часто пороли его. Мы, старшие, осуждавшие смешное самодовольство Гарольда, разделяли его недоверие к греческим героям, даже древний Хронос казался нам выскочкой.

И все же, эти герои были неплохими ребятами, и когда-нибудь могли стать нам настоящими друзьями. А сражаться они умели не хуже рыцарей. Персей с шапкой-невидимкой Аида и волшебными сандалиями вскоре проложил путь к нашим сердцам. Аполлон, стучащийся в ворота Адмета. Психея и ее волшебный дворец, полный невидимых духов, помощников не хуже умных птичек и дружелюбных муравьев из прежних историй. И, наконец, Одиссей, чьи увлекательные путешествия и хитроумные выдумки сломали последний лед. Теперь вся команда была признана и принята нашим тайным обществом.

Совершив важное дело, погоняв телят фермера Ларкина по лугу, тех, которыми он особенно гордился, чтобы фермер не думал, что мы о нем позабыли, я возвращался через огород с чувством выполненного долга и наткнулся на Эдварда, копавшего червей в навозной куче. Эдвард спрятал червей в шляпу, и мы отправились дальше, рассуждая по дороге о высоких материях. Когда мы проходили мимо сарая, где обычно хранятся инструменты, странный шум, доносившийся изнутри, привлек наше внимание. В сарае мы разглядели Гарольда, увлеченного, поглощенного, одержимого новой, придуманной им, игрой. Он устроился в старом сломанном корыте и в восторге размахивал лопатой: то поднимал ее над головой, то вонзал в землю уверенным движением опытного гребца. Эдвард шагнул внутрь.