— Если бы ты был в этом саду, — укоризненно сказала Шарлотта, — и плюхнулся бы вот так, когда королева крикнула: «Отрубить ему голову», тебе бы точно отрубили голову. Но Алиса была храброй девочкой, и она сказала: «Я вас не боюсь, вы, всего-навсего, колода карт»! О боже! Я дошла до самого конца, не успев толком ничего рассказать! Никогда у меня не получается долго рассказывать сказки! Не важно, расскажу вам какую-нибудь еще.

Джерри без сомнения не заботило ту же сказку ему будут рассказывать, или какую-нибудь новую, ведь он добился того, чего хотел. Он уютно прижимался к пухленькой Розе с очень довольным, хотя и немного глупым видом. Одной его руки видно не было, возможно он обнимал даму за талию? Лицо Розы пылало от смущения, она стыдливо клонила голову к земле. Да, скорей всего, Джерри обнимал ее за талию.

— Если бы вас не надо было укладывать, — задумчиво продолжала Шарлотта, — я бы рассказала вам милую сказку про привидение. Но она, наверное, напугает вас, и привидения будут сниться вам всю ночь. Нет, лучше я расскажу о белом медведе, только вы не должны кричать, как кричала я, когда медведь скажет: «Рррррр….», потому что, на самом деле, он хороший мишка…

Тут Роза упала навзничь в глубочайшем обмороке. Ее руки и ноги торчали в разные стороны, ее взгляд остекленел. Что натворил Джерри? Наверняка что-то очень плохое, если довел девушку до подобного состояния. Я внимательно разглядывал его, в то время как Шарлотта бросилась на помощь девице. Он, казалось, насвистывал что-то и любовался пейзажем. Я с грустью подумал, что если бы у меня была подобная выдержка, я всегда выходил бы сухим из воды.

— Это все ты виноват, Джерри, — укоризненно произнесла Шарлотта, после того, как ей удалось привести леди в чувство. — Роза — послушная девочка, ты на нее дурно влияешь. Я бы поставила тебя в угол, только на пне нет углов. Интересно, почему? Везде должны быть углы. Не важно, будешь сидеть лицом к стене, и можешь обижаться на меня, если хочешь!

На мгновение Джерри задумался, что выбрать: удовольствие демонстрировать обиду, сердиться из-за незаслуженного наказания или пойти вслед властному зову красоты. Страсть все же победила, и он рухнул вбок, на колени к Розе. Одна рука неловко вскинулась вверх, словно в страстном протесте, влюбленный взор молил о пощаде. Роза засомневалась… дрогнула… поддалась и погребла его небольшое туловище под своими пышными формами.

Шарлотта терпеливо сносила до этого все их проделки, но и ее выдержке пришел конец. Она выхватила Джерри из страстных объятий, бросила его к себе на колени лицом вниз и… я не мог равнодушно смотреть на то унижение, которому подверглась несчастная кукла и отвернулся, хотя звук энергичных шлепков по-прежнему доносился до моих горящих ушей. Когда же, наконец, я осмелился повернуть голову, Джерри уже снова сидел на своем месте. Немного помятая одежда хулигана была оправлена, но бледность его лица выдавала внутреннее смятение. Я знал не понаслышке какой вулкан бешенства и стыда бушует в груди после подобных экзекуций, и мне стало его на мгновение очень жалко.

Роза прятала лицо в юбке, наверное, от стыда, а, может, от того, что не могла смотреть на страдания друга. Но бессердечный японец даже не повернулся в ее сторону. Его сердце было разбито. Он слишком дорого поплатился за то, что всего лишь последовал естественному порыву, и свет солнца больше не радовал его. Даже Шарлотта смягчилась немного при виде этих кукольных страданий.

— Если ты попросишь прощения, Джером, — сказала она, — я тоже извинюсь.

В ответ Джерри лишь откинулся на пенек и уставился в сторону родной Японии, где любовь не считалась грехом, а порка не практиковалась. Зачем он покинул ее? Завтра же он вернется домой! Но на пути его стояло непреодолимое препятствие, еще одна беда. Природа, наделившая его грацией и чуткой душой, почему-то позабыла одарить его еще и возможностью двигаться.

Вдруг в кустах позади меня затрещали ветки. Пыхтя, как маленький паровоз, черный ретривер Ролло, спущенный с цепи чьей-то милосердной рукой, примчался к пруду в поисках веселой компании. Я радостно окликнул его, чтобы поиграть с ним вместе в ягуара и охотника, но он помчался вокруг пруда, налетел на Шарлотту с неистовой лаской, опрокинул ее и, схватив Джерри за середину туловища, бросился прочь. Шарлотта заревела, глядя вслед быстроногой судьбе, Роза снова лежала на земле, взъерошенная и без чувств, сам же Джерри в отчаянии простирал руки к небесам и, мне показалась, я услышал его крик, запоздалую мольбу о прощении. Но было слишком поздно. Воздаяние настигло Джерри. Никто из нас, даже оплакивая его погибшую душу, не мог отрицать, что конец куклы был предрешен.

Никто и не подозревал, что Эдвард влюблен, пока однажды, после завтрака, он не произнес преувеличенно беззаботно: «Можете покормить моих кроликов, если хотите», — и беспечно направился в сторону фруктового сада. Мы, однако, не поверили его равнодушию. Будут рушиться королевства, война может прокатиться по карте Европы, словно кегельный шар, но существует неписанный закон: мальчики всегда сами кормят своих кроликов. Поэтому странное поведение Эдварда послужило достаточным основанием для подозрений и тревоги; просовывая сквозь решетку листья салата, мы с Гарольдом серьезно обсуждали сложившуюся ситуацию.

Кто-то может сказать, что мы лезли не в свое дело. Так и есть. Лично, для каждого из нас, было совершенно не важно, влюблен Эдвард или нет, мы беспокоились лишь о психическом и физическом недомогании одного из членов содружества, участниками которого мы были, ведь недомогание это могло повлечь за собой необратимые последствия. Итак, было решено отправить Гарольда выяснить, верны ли подозрения, он должен был провести серьезное исследование. Ему следовало начать с отчета о здоровье кроликов, потом плавно перейти к беседе о тех же кроликах, об их нравах, привычках и повадках, после чего естественным путем затронуть тему женского пола, поговорить о врожденных недостатках этого пола и причинах, по которым к нему стоит относиться, грубо говоря, с презрением. Он должен будет, конечно, проявить тактичность, а затем вернуться и сообщить об успехе. Гарольд весело отправился исполнять свою миссию, но отсутствовал совсем недолго. Вернулся он весь в слезах, что явно свидетельствовало о том, что тактичности ему не хватило. Эдварда он нашел прогуливающимся по саду со странной улыбкой, так улыбаются клоуны во время своих глупых представлений. И эта улыбка застыла на его лице словно болезненная маска, приколотая булавками. Начал Гарольд хорошо: он заговорил о кроликах, хоть немного и запутался в теоретическом материале, потом он заметил, что лопоухая крольчиха Эдварда с длинными задними лапами и высокомерно подергивающимся носом напоминает ему Сабину Ларкин (девятилетнюю дочь соседа фермера), после чего Эдвард, яростно отлупил брата, вывернул ему руку и двинул кулаком в ребра. Поэтому, когда Гарольд вернулся к кроличьей клетке, он протяжно причитал, рыдая и всхлипывая, что хотел бы быть взрослым, чтобы прибить своего влюбленного братца, и что как жаль, что он имел несчастье родиться на свет.

Я не был достаточно взрослым, чтобы противостоять Эдварду лично, поэтому предпочел утешить страдальца, предложив ему смазать жиром колеса телеги — великая привилегия, которой я пользовался с недавних пор, с прошлой недели, благодаря сыну садовника, за то, что замолвил за него словечко перед новой судомойкой. Очень скоро Гарольд весь светился от жира и счастья, я же был мрачен, так как увидел во всем случившемся дурное предзнаменование, fons et origo mali (источник и начало зла).

К счастью, вскоре появилась возможность разрешить сомнения, так как было утро воскресенья, и колокола уже звонили к обедне. Если, на первый взгляд, связь кажется не очевидной, то мне следует объяснить, что те скучные, унылые часы вынужденного бездействия, которые мы проводили в церкви, были полны фантазий о любви. Только в это время мы могли предаваться подобным мыслям, в другие дни, за всю неделю не находилось ни секунды для таких пустяков. Но в церкви больше нечего было делать! Правда иногда, во время протяжного молитвенного песнопения, мы играли в крестики-нолики на форзацах молитвенников, но чем же занять себя во время проповеди? И вот, взгляд мальчишки задумчиво блуждает по рядам, разглядывая прекрасных прихожанок, и делает смелый выбор. Именно таким образом, несколько месяцев назад, во время напряженного, возносящегося к небесам, Символа Веры, моя блуждающая фантазия наткнулась на жену пекаря и выбрала ее для вечного поклонения. Ни одна из хихикающих кисейных барышень не смогла бы пленить мое сердце, как пленила его зрелая красота этой женщины, и то, что она была замужем, вовсе не казалось мне препятствием.