Асур покинул свое село, свою мать, покинул, обжигающую сапфировым светом глаз Наник и вместе со Срапионом и другими молодыми односельчанами, став воином, дошел до берегов Евфрата, защищая отечество от огнедышащего острия того кровавого полумесяца, который кинжалом вонзился в чистое лоно неба и залил звезды синей кровью…

Они воевали, падали замертво, отдавая в жертву родной земле свои сердца. Сколько их погибло!.. Кажется, только он да Срапион остались в живых, и нигде никого больше нет. Гадай не гадай, отчего все так обернулось, — не уразумеешь. Погибли, и все тут. Умирают…

Три дня назад они со Срапионом неведомо каким чудом вырвались из вражеских силков и вот очутились в этих необитаемых скалах, спасаются бегством. А куда бегут, знает только бог. За три дня они одолели семидневный путь, не меньше, зато теперь как подкошенные свалились здесь без сил. Срапион спит. И у Асура все вроде тоже спит — ноги, руки, все тело. Только мозг в беспокойстве бодрствует. И чего не уймется?.. Надо уснуть, во что бы то ни стало уснуть, хоть на время забыться от этих кошмаров, от преследующей смерти, себя наконец забыть.

Он повернулся, лег навзничь, уткнулся в траву и, жадно втягивая в себя дух земли и благоухание цветущих маков, стал впадать в дремоту, в забытье.

Дурманящий тяжелый запах маков сделал свое дело — он уснул.

— А ну, вставай, вставай, Асур!

Мать, что ли, будит?.. Может, сон наконец исчез, испарился?.. Неужто он дома?.. Но нет. Это Срапион тормошит его за плечо:

— Вставай, уходить надо…

И они пошли на северо-восток, в сторону Арарата.

Туда, к Арарату, устремились насильственно выброшенные из своих гнезд, спасающиеся от резни, разрозненные горстки людей. За ними неотступно следовали турецкие аскяры, гнались, настигали, снова гнались, варварски уничтожая на всем пути изнуренных, истерзанных мучеников, сжигая посевы, жилища и целые села — все, что дышало армянским духом, что имело армянский лик.

Упоенные кровавым разгулом страстей, аскяры с истошным воем проносились по растоптанной земле, безжалостно сея опустошение и безлюдье всюду, где ступала их нога.

Асур и Срапион, карабкаясь с вершины одной горы на другую, шли по тропам, проторенным сернами и косулями, избегая дорог, на которых носилась бесноватая смерть. Шли, похожие на выходцев с того света. И бежали они не столько от гибели, сколько от ужаса…

Асур облизнул сухие, растрескавшиеся губы.

— Как думаешь, Срапион, дойдем до места?

— Э-эх!..

И почудилось Асуру, что это дом их каменный так простонал, и стон отозвался здесь, рассыпался у его ног.

— Вот доберусь до дому, женюсь, Срапион!..

Срапион сдавленно засмеялся. Это скорее даже был не смех, а какой-то безумный хохот, от которого тоже веяло смертью.

— Э-эх…

Темнота опутала их, сгустилась и осела в ногах. Это прибавило им сил. Они зашагали уверенней. Шли всю ночь, пока вот не свалились от изнеможения.

Туманная морось остудила их разгоряченные тела и рассеялась. Асур, широко раскрыв рот, жадно вдыхал холодные клубы низко проплывающих мимо облаков.

— Нет, Срапион, мы дойдем до места.

— До какого места? — спросил Срапион.

— До нашего села. До наших домов. Обязательно дойдем!

— О женитьбе думаешь? Э-эх!.. Не спеши. У земли бездонное лоно. И тебя заглотнет, и меня, и тысячи нам подобных.

Срапион примолк, помрачнел, плюнул в тучу, зачерпнул рукой, хотел приложить холод ко лбу, остудить его. Но рука была пуста.

— Э-эх, эх-эх, все пустое. Через пятнадцать — двадцать дней доберемся до дому, если не протянем ноги в пути, как дохлые ослы.

— Поживем еще! — успокаивая и его и себя, сказал Асур. — Должны пожить!..

Срапион свистнул с шипением, словно змея; свист его эхом пробежал в горах.

Срапион был старше лет на пять. Взгляд у него суровый, руки длинные, ростом высок. Перекинутое через плечо ружье болталось за спиной, как щепка.

Ломоть сухого хлеба и куска два сахару — вот все, что у них осталось. Они размочили краюху в ледяной воде, ручейками стекающей с ледников, и съели с сахаром. Заморив червячка, улеглись спина к спине, чтоб теплее было. Надо немного поспать, подкрепиться перед дорогой, которой нет конца, перед новыми мучениями и ужасом.

Туман рассеялся. Заря занималась медленно, как лениво разгорающийся огонь. Пусть бы и вовсе не занялась. Для чего ей заниматься? Зачем он им нужен, доносчик-рассвет, — гонимым, бегущим и от света, и от целого мира?..

В ближних кустах вдруг заблеял ягненок. Это привело Асура в ужас. Что за ягненок? И чего он блеет, когда все вокруг мертво? И где тогда овцы? Ведь раз поблизости ягненок, значит, и овцы рядом?! И выходит, люди тут тоже есть?!

Но нет, горы безмолвны и необитаемы. И в воздухе не чувствуется, что где-то близко может быть хлев, овчарня. Э, нет! Никакой это не ягненок, просто показалось. Чего не взбредет, когда человек возбужден. Надо спать, спать!..

Однако все повторилось. Асур вздрогнул. Нет, это не ягненок. Скорее, котенок душераздирающе мяучит.

Асур в страхе разбудил Срапиона:

— Слышишь?

Тот привстал и насторожился — злосчастный крик снова повторился. Срапион снял с плеча ружье.

— Это человек! Будь осторожен…

Они наставили дула туда, откуда доносился голос, залегли и принялись ждать. Однако чей бы он ни был, этот голос, — человечий или кошачий, — только один этот ужасающий звук нарушал безмолвие гор. Ничто другое не говорило о том, что окрест есть жизнь.

Срапион потянул винтовку на себя:

— Ребенок это плачет!..

Крик обрывался, опять повторялся. И был он то порывисто-громкий, то обессиленно-всхлипывающий. Ужасно было, что звучал он так одиноко и никто ему не отзывался, не вторил.

— Похоже, что рядом с ним нет никого, — сказал Срапион.

Асур, как был с ружьем в руках, пополз на голос. Полз, полз — остановился. Запыхавшись, прислушался, не крикнет ли Срапион: «Не ходи!» Но товарищ ничего такого не сказал, и Асур пополз дальше. Наконец стало тошно ползти, и он вскочил, выпрямился во весь рост и, рассекая высокую траву, пошел. Из-под ноги его выскользнул большой камень и долго с шумом скатывался, и казалось, будто это олень мычит в пустом ущелье.

Вот взлетела стая стервятников и тяжело поплыла в воздухе. Асур с ужасом глядел вслед улетающим птицам: где стервятники — там смерть… Он замер, на миг присел в траве, но ребенок снова заплакал. И Асур опять пошел, приминая цветы горных лилий и васильки.

Плач не прекращался. И казалось, что сама земля под ногами так жалобно стонет. Мороз по коже пробирал от этого плача земли и от того, что он действительно вдруг прозвучал прямо в ногах… Что это?.. В траве, раскинувшись на спине, лежит женщина. Будто спит. Но если так, то почему она не просыпается от плача?.. Голова женщины обвязана чем-то окровавленным. А рядом, господи, мечется так напугавший Асура и Срапиона своим стенанием крошечный, пухленький малыш. Сучит ножонками и силится дотянуться до полуобнаженной материнской груди с капельками молока на соске.

Асур в ужасе присел рядом с женщиной и ее осиротевшим ребенком. Малыш кричал жалобно и как-то сдавленно, сипло, почти как взрослый. Асур долго глядел на него. Осторожно взял под спинку, приподнял и в страхе посмотрел на женщину: вдруг вскинется, вцепится ему в глотку!.. Но она была недвижима. Асур подложил малыша к материнской груди. И тут кто-то схватил его за плечо.

— Что делаешь, безмозглый! Она же мертва!

Кто это сказал? Умершая женщина? А может, захлебывающийся плачем у него в руках ребенок, которому всего-то шесть-семь месяцев от роду, или эта пропитанная кровью земля?..

Но нет, то был Срапион. Он оттащил Асура, нагнулся, приложил ладонь ко лбу женщины. Осмотрел рану. Кровь в ней еще алела.

— Недавно скончалась… Раненая бежала, пыталась вынести свое дитя из ада. Вон, видишь, и палка рядом. Не далеко, бедняжка, ушла. И какой конец! Сама уже мертвая, а грудь все еще струит молоко для ребенка. Вах-вах!..