Я только попросил его помочь нам испечь хлеб из нашей муки. Он охотно согласился.

— Ну что ж, товарищ красноармеец, — сказал мне военком, — вы за командира, а потому проследите, чтобы все было как надо…

Ребята чуть передохнули, и я отдал свой первый в жизни приказ:

— Приготовиться в путь!..

Водителям велел не отрываться друг от друга…

Жара невыносимая. Одно слово — август и пустыня… Сергей утешает, говорит, что километров через сто пятьдесят должен быть колодец. А тем временем вышла из строя еще одна машина.

Что мне будет за брошенные в пустыне машины?..

Только к вечеру мы наконец-то доехали до колодца. Вокруг ни деревца, ни росточка зеленого, даже колючек и тех нет. У самой дороги притулился колодец, выложенный прутьями. Я заглянул в него, и в глубине, словно в круглом зеркале, качнулось мое отражение.

Досыта мы все напились да с собой еще воды прихватили и снова тронулись в путь. Еду — а передо мной неотступно мама. Я в пустыне, а она там, в наших горах, горюет обо мне, и в мире такая страшная война. Чем все это кончится?

И Сергей вдруг, как будто подслушал меня, спросил:

— Мать у тебя есть?

— Есть!..

Господи, неужели и моя мама напрасно будет ждать моего возвращения?!

Мы едем навстречу ночи, и все пустыней. Меня одолевает дремота, и — о диво! — я вижу сон. Вижу Аветика Исаакяна![3] Он поцеловал меня в лоб и что-то говорит. И еще я вижу караван верблюдов.

Сергей подтолкнул меня:

— Не спи, а то и я разомлею.

Я мысленно иду за караваном и громко, чтобы снова не уснуть, чеканю:

Еще одна из наших машин испортилась. И ее пришлось оставить.

Небо нависло совсем низко — мрачное, бурое. Сергей пытается приободрить меня:

— Километров через сто будет оазис.

Эти сто километров кажутся мне бесконечно долгой дорогой, до края света. Нужно еще целую вечность добираться до злополучного «оазиса».

— Нам, браток, везет, — говорит Сергей, — ветра нет, не то бы…

А я хочу, чтоб был ветер, хочу увидеть, какая она — песчаная буря.

Уже полдень. От жажды в горле все пересохло.

Но вот вдали показалась черная полоса. Это и есть оазис.

Сегодня третье сентября. Через три месяца и двадцать пять дней мне исполнится восемнадцать. Записи мои жаждут. Жаждут…

Вот он, оазис.

Спугнутое непривычным грохотом наших машин, ринулось прочь стадо бычков. На них восседали мальчишки-казахи.

Скоро мы добрались до стойбища в несколько юрт. Невысокие, войлочные, с куполообразным верхом, они были накрепко всажены в землю. Толпившиеся возле них женщины и девушки, завидев нас, тотчас скрылись. Надо сказать, вид у них был необычный. В огненно-красных шароварах по самую щиколотку босых ног, с множеством тоненьких косичек, подпоясанные разноцветными кушаками…

Неподалеку сидели трое стариков. Лица у них загорелые, какие-то словно бы тоже пустынные, голые, почти без признаков растительности. Они в халатах, в конусообразных войлочных шапках. Нас будто и не замечают.

Наши все бросились к колодцу. Сергей говорит мне:

— У казахов кумыс хорош!

— Что это такое?

— Напиток из кобыльего молока.

Сергей обратился к старикам по-казахски — попросил кумысу. Те замотали головами: нету, мол. Тогда Сергей посоветовал мне показать им чай и сахар. Я велел своим поварам принести головку сахару и пять пачек чаю. Увидев все это богатство, старики тотчас поднялись с мест, что-то сказали Сергею по-своему и один из них, зайдя в ближайшую юрту, вынес целый бурдюк с кумысом — в обмен на чай и сахар.

Этот древний, испытанный способ торговли оставил мне на память воспоминание о кисловатом, но очень приятном на вкус кумысе.

Через полчаса оазис был уже далеко.

Испортилась еще одна машина. Бросили и ее, поехали дальше.

Продвигаемся очень медленно. Грузовички, прямо скажем, дряхлые. Часами простаиваем, чиним то одно, то другое. И навстречу нам — никого и ничего. Опять вокруг неоглядная, таинственно-гнетущая знойная пустыня…

Спустя день пришлось бросить в пустыне еще две машины.

Только машина Сергея остается пока на ходу. Теперь уже всего одна машина.

Добрались до нового оазиса. Здесь овцеводческий совхоз. Остановились у барака. К нам подошел коренастый мужчина в возрасте, русский.

— Чем могу быть полезным? Я директор совхоза.

Мы опять попросили испечь нам хлеба из нашей муки. Он с готовностью согласился. Совхозный ветеринар-казах повел меня к себе в юрту. У входа нас приветливо встретила его мать. Юрта застлана коврами.

Мать заботливо подложила нам с сыном под локотки приятно пахнущие сеном мутаки, расстелила на ковре белую скатерть. Маленькие ее руки ловкие, ласковые. Сначала она подала мне вкусный, ароматный чай — это чтобы усталость прошла, а потом — плов с мясом. Тарелки, стаканы — все сверкало чистотой, все было так по-домашнему…

Женщина через сына спросила:

— Мать у тебя есть?

— Есть.

— Ай-яй!.. На войну идете?..

— Да.

— Ай-яй!..

Казашка-мать пожелала мне на своем языке доброго пути, и это прозвучало как молитва.

Выбрались наконец в Карагандинскую степь. Пустыня осталась позади, жара чуть ослабла.

К вечеру встретились с воинским патрулем.

— А мы уже ищем вас, — сказал капитан. — Где вы плутали?..

Капитан проводил нас в свою часть, дал помыться, поесть. Там я впервые в жизни увидел генерала. Глянув на нас, генерал усмехнулся.

— Ну, робинзоны, выкрутились? Потери людские есть?

— Никак нет!

— Молодцы.

Он дал нам проводников, и на следующий день мы были в Караганде, в своей части. Серож протянул мне стакан:

— Выпей водки. Из могилы живым выбрался.

Впервые я попробовал свекольного самогона. А у Серожа для меня была еще одна новость:

— Твоя Шура здесь!..

— Что?..

Серож кивнул в сторону деревянного домика с красным крестом на двери.

— Санитаркой у нас в медпункте… Мы уже грузились в машины, когда она вдруг принесла направление из военкомата и подсоединилась к нам.

— С ума спятила!..

Серож пожал плечами:

— Кто знает…

Я тотчас забыл про все свои мучения в пустыне. Зачем она приехала?.. Деревянный домишко медпункта словно бы заполыхал пламенем. Я боялся приблизиться к нему — обожжет.

Сегодня двадцать первое сентября. Через три месяца и семь дней мне станет восемнадцать. В записях моих испуг.

Штаб нашего батальона расположен в двухэтажном кирпичном здании, в пригороде, в довольно приятном месте. Там живут и наши командиры, в том числе и Арам Арутюнян.

На третий день после моего возвращения он вызвал меня к себе.

— Из дому тебе письмо, потому и позвал, — сказал лейтенант, протягивая мне конверт. — Намучился в пустыне?

— Не надеялся уже, что выкручусь.

Этот светловолосый человек, усыпанный мелкими веснушками, был для меня истинным спасением. При нем я чувствовал себя сильным, способным совладать с любыми испытаниями, любыми неприятностями. Я спросил его, какие новости с фронта. Но порадовать ему меня было нечем.

— Отступаем!.. — проговорил он.

— В чем же причина наших неудач?..

Арам долго молчал, курил, затем с присущей ему прямотой сказал:

— Я тоже не очень-то могу ответить на этот вопрос. Значит, такие обстоятельства…