— Нет, — отвечает. — Письмо вот пришло из дому…

Он продолжал плакать. Я прочел письмо. В нем было написано о гибели брата, о том, что получили извещение.

И я тогда тоже сказал:

— А вдруг это еще и неправда?..

Но он только больше расстроился…

Ничем мне не удалось утешить бедного. Целый день он ходил как потерянный. Места себе не мог найти, все метался, как раненый зверь… В тот же день бедолага погиб, так и не придя в себя от горя…

И вот сейчас эта курносенькая девушка, с еще детским личиком, тоже пытается успокоить-утешить меня и делает это с таким рвением, с таким состраданием, что я уже стыжусь своих слез…

Ночью я написал письмо нашим. Тоже старался убедить и маму и сестру, что, возможно, это еще и ошибка, недоразумение. Что на фронте такое случается сплошь и рядом… Не утешить старался, а обнадежить. И делал это с уверенностью. Сердце мне подсказывало: «Неправда это! Неправда! Брат жив, жив!..»

А перед глазами стоял тот отчаявшийся, потерянный боец, который погиб, так и не придя в себя от обрушившегося на него горя.

Неужели судьба и мне уготовила такую долю? Но нет! Сердце подсказывает другое, совсем другое.

Утро. Комиссар госпиталя зашел к нам в землянку.

— Я должен сообщить вам, товарищи, неприятную новость! Фашисты подошли к Сталинграду. У этой нашей крепости на Волге сейчас идут тяжелейшие бои, уже на подступах к городу.

Больше он ничего не сказал. Мы все спустились со своих нар и сгрудились вокруг врытого в землю стола. Там лежала истрепанная карта. Взгляды наши сошлись на синей жилке — на Волге, у самого Сталинграда. Ни у кого рука не поднялась прочертить стрелу к большому кружку, обозначавшему город.

И куда же это он добрался, Гитлер?.. Неужели и Волгу одолеет?

Никто слова не произнес. Казалось, что люди даже и не дышат. Капитан один, в руку раненный, рванул с груди марлевую косынку и сказал в гробовом молчании:

— Рука у меня почти здорова! — Он поднял ее и встряхнул. — Ну конечно же здорова. Я возвращаюсь к себе в часть.

Капитан вышел. Я видел, что из раны у него засочилась кровь — бинт стал красным.

— Вот тут-то, на берегу Волги, мы и сломаем хребет немцу, — сказал стоявший рядом со мной майор. — Дальше нам отступать некуда.

Один из лежачих вдруг запел:

Сегодня восемнадцатое июля. Через пять месяцев и десять дней мне исполнится девятнадцать лет. Записи мои изранены.

Нога у меня еще забинтована, но я уже довольно свободно хожу. Познакомился с одним лейтенантом. Он из особого отдела. Нераненый. Живет и работает в маленьком домике, чуть поодаль от наших землянок. У него там и телефон есть.

Однажды он дал мне целую буханку хлеба и сказал:

— Два моих бойца в командировке. Это их доля. Возьмите, пожалуйста, не отказывайтесь.

Я, конечно, взял буханку, принес и разделил со своими соседями по койке. А еще краюху отнес Ерему Шалунцу. Ерем мой земляк, мы вместе пошли в армию, вместе еще в стройбате служили. Потом он тоже после Челябинска был в Кургане — перед отправкой на фронт. Словом, давно мы вместе, только в разных подразделениях. Он ранен в руку.

Бедняга вечно голоден.

— Ненасытный я какой-то, — с грустью признается он. — Просто беда…

Он высокого роста, рыжеватый. У него даже брови рыжие. Все вспоминает счастливые времена там, дома.

Они вместе с отцом продукты развозили у нас в городе со склада по магазинам. На тележке, с впряженным в нее ослом.

— Бывало, утром намазываю маслом печенье и ем сколько влезет!..

Рассказывает, а глаза горят алчущим блеском.

— Нет, никогда, наверно, больше досыта не наемся…

Мой знакомый лейтенант как-то позвал меня к себе. В его тесной, но довольно благоустроенной комнате был еще какой-то солдат, с глазами полными страха и ужаса. Лейтенант сказал, что человек этот грузин. Объявился в расположении госпиталя, по-русски не знает ни слова, и не могу ли я поговорить с ним, выяснить, кто он и откуда.

Я знал от своих товарищей-грузин всего несколько слов.

Делать нечего; вооруженный своими скудными познаниями, я начал спрашивать, как он сюда попал и из какой части. С грехом пополам выяснилось, что парень потерял свою часть в пути к фронту и теперь не знает, как быть.

— Три дня уже блуждаю без сна, без пищи. Помогите…

Я все пересказал лейтенанту. Но поскольку бедняга грузин не помнил, из какой он части, только фамилию командира взвода знал, то и отправить его было невозможно — неведомо куда.

— А что, если он дезертир или?.. — предположил лейтенант.

— Не думаю, — возразил я. — Просто растеряха. По глазам видно.

Лейтенант улыбнулся.

— Ну если это не голос крови в вас говорит, то, может, вы и правы.

И он направил грузина в ближайшую часть, в батальон для выздоравливающих раненых.

— Пусть там отдохнет; видать, поголодал, намучился. А потом его препроводят в какую-нибудь часть.

Утро. Мой знакомый лейтенант из особого отдела зашел ко мне и говорит:

— У меня печальная весть: ночью пал Севастополь.

Это очень тяжелая весть для всех. Осажденный врагом еще с октября прошлого года, Севастополь долго и упорно героически оборонялся. Сегодня пятое июля. Восемь месяцев город был в осаде. Целых восемь месяцев самоотверженно, на грани легенды, противостоял лютому натиску врага! Какой силой и мощью духа обладали его защитники, вынесшие все это? Есть ли подобный пример в истории человечества? Едва ли.

Севастополь пал. Гитлеровцы широким фронтом продвигаются к Кавказу.

Комары одолевают раненых. И спасу от них никакого. Лейтенант-особист дал мне кусок марли.

— Сшейте, — говорит, — мешок и наденьте на голову. Все будет лучше. И, к слову, скажите-ка, Ленинакан от турецкой границы далеко?

— Да нет. Он как раз у самой границы, — сказал я, вспоминая печальные события минувших лет. — А почему вы вдруг об этом спрашиваете?

— Турция стягивает войска к границам Армении.

— Уже напала?.. — У меня сердце оборвалось.

— Пока только готовится. Немецкие войска наступают на Северный Кавказ. Они приближаются к Грозному…

— И что же будет?..

— Турция ждет падения Баку. Они так и заявили Гитлеру: мол, только немцы захватят Баку, она, Турция, двинет на нас. Вот оно что…

В пятнадцатом году Турция накрыла могильным камнем Западную Армению, теперь она готовится обратить в прах и Восточную Армению. Что за судьба?.. Под пятой у Германии почти вся Европа. На моей карте тысячи черных кружочков — от самых Карпат и до среднего течения Волги. Когда теперь доведется стереть эти кружки?

— Послушайте, товарищ лейтенант, — сказал я, — вы так много сделали для меня доброго, не смогли бы еще помочь, чтобы меня из госпиталя прямо сейчас отправили на юг Армении, на границу?

— Думаю, в этом нет никакой надобности, — сказал лейтенант. — Гитлер и до Грозного не дойдет. Он увяз в Сталинграде. А Баку ни в коем случае не будет сдан. Судьба Северного Кавказа решается в Сталинграде.

Его уверенность обнадежила меня.

Ерем Шалунц забыл о своем вечном голоде.

— Если турки нападут на нас, — сказал он, — растопчут Армению. Пусть они даже месяц пробудут на нашей земле, это смерти подобно. Что нам делать?

— Проситься в часть, — решил я. — Полечились, и будет. Надо возвращаться на фронт.

Ерем согласно кивнул.

К главврачу мы пошли вдвоем.

— Хотим вернуться в наши части…

Он осмотрел у нас раны и помрачнел.

— В таком состоянии никто вас из госпиталя не выпишет. И вообще не считайте, что наступил конец света. Мы еще покажем Гитлеру свою силу. Вот долечитесь, тогда и пойдете снова на фронт. Понятно?