Как и Ян, большинство первых националистов выступали за демократическую форму правления, потому что она могла усилить чувство национальной принадлежности. Как следствие, сначала традиционалисты противились национализму, а также германскому или итальянскому единению, как когда-то они противились правам человека. Первые националисты говорили на революционном языке мессианского универсализма, однако отправной точкой их универсализма была нация, а отнюдь не права человека. Боливар верил, что пример Колумбии озарит путь к всеобщей свободе и справедливости; Мадзини, основатель националистической организации «Молодая Италия», заявлял, что Италия возглавит всеобщий крестовый поход угнетенных народов за свободу; поэт Адам Мицкевич считал, что поляки покажут дорогу к всеобщему освобождению. Теперь права человека зависели от национального самоопределения – преимущество неизбежно оказывалось на стороне последнего.

После 1848 года традиционалисты начали приспосабливать националистические требования, и национализм переместился с левого на правый край политического спектра. К этим изменениям привело поражение революций 1848 года в Германии, Италии и Венгрии, центральными задачами которых было национальное освобождение и установление конституционного строя. Националисты, выступавшие за соблюдение прав в новых национальных государствах, были готовы поступиться правами других этнических групп. Собрание представителей всех германских государств во Франкфурте выработало новую национальную конституцию страны, но отказало в самоопределении и автономии датчанам, полякам и чехам. Венгры, боровшиеся за независимость от Австрийской империи, пренебрегли интересами румынов, словаков, хорватов и словенцев, которые все вместе составляли больше половины населения Венгрии. Межэтническая конкуренция обрекла на провал революции 1848 года, а с ними оборвалась и связь между правами и национальным самоопределением. Национальное объединение в Германии и Италии завершилось в 1850-х и 1860-х годах посредством войн и дипломатии – предоставление индивидуальных прав никакой роли в этом не сыграло.

Некогда бурно поддерживавшие получение прав путем повсеместного национального самоопределения, националисты заняли крайне закрытую и оборонительную позицию. Эта перемена отражала масштабность задачи построения национальных государств. Представление о том, что Европа может быть аккуратно разделена на государства-нации с относительно однородным по этническому составу и культуре населением, шло вразрез с картой распространения языков. В XIX веке на территории всех национальных государств (даже таких старых, как Великобритания и Франция) жили языковые и культурные меньшинства. Когда Франция в 1870 году провозгласила себя республикой, половина ее граждан не знала французского; для остальных родными были диалекты или региональные варианты французского языка: бретонский, франкопровансальский, баскский, эльзасский, каталанский, корсиканский, окситанский или креольский для жителей колоний. Для интеграции всех и каждого в единую нацию необходимо было проведение широкой образовательной кампании. Новоиспеченные национальные государства столкнулись с еще бо́льшими трудностями в связи с еще большей этнической разнородностью; для графа Камилло ди Кавура, премьер-министра недавно образованного Итальянского королевства, родным был пьемонтский диалект, на литературном итальянском говорили менее трех процентов его сограждан. В Восточной Европе, где бок о бок жило множество самых разных этнических групп, дела обстояли еще запутаннее. Например, если бы Польша получила независимость, ее гражданами стали бы не только значительное число евреев, но и литовцы, украинцы, немцы и белорусы – самобытные народы с собственными языками и традициями.

Трудности по созданию или поддержанию этнической гомогенности усугубляли нарастающую озабоченность, связанную с иммиграцией, во всех странах мира. Если до 1860-х годов ей противились лишь некоторые государства, то к 1880–1890-м годам в принимающих странах иммиграция подверглась резкой критике. Австралия старалась предотвратить наплыв азиатов, оберегая свою англо-ирландскую основу. Соединенные Штаты запретили въезд в страну китайцам в 1882 году, а в 1917-м закрыли границы для переселенцев из всех азиатских стран, а в 1924 году ввели квоты для остальных мигрантов, основываясь на актуальном в то время этническом составе населения страны. Британское правительство в 1905 году приняло закон об иностранцах, призванный воспрепятствовать иммиграции «нежелательных» лиц – многие посчитали, что под таковыми подразумевали восточноевропейских евреев. Как раз в то время, когда у местных рабочих и прислуги появились первые политические права, эти страны закрыли въезд переселенцам, отличавшимся по этническому происхождению.

Новые протекционистские настроения способствовали формированию ксенофобского и расистского характера национализма. Несмотря на то что мишенью ксенофобских нападок могли стать представители любого народа (китайцы в США, итальянцы во Франции, поляки в Германии), в последние десятилетия XIX века угрожающих масштабов достиг именно антисемитизм. Правые политики в Германии, Австрии и Франции с помощью газет, политических клубов, а в отдельных случаях и политических партий, разжигали ненависть к евреям как врагам национальных государств. После двух десятилетий антисемитской пропаганды в правых газетах в 1892 году Немецкая консервативная партия объявила борьбу с еврейским влиянием официальным пунктом своей политической платформы. Почти одновременно во Франции гремело знаменитое дело Дрейфуса, надолго разделившее политические круги на его сторонников и противников. Процесс начался в 1894 году, когда армейский офицер, еврей по происхождению, Альфред Дрейфус был ложно обвинен в шпионаже в пользу Германии. Когда ему вынесли обвинительный приговор, несмотря на многочисленные доказательства невиновности, знаменитый писатель Эмиль Золя разразился на первой полосе одной из газет обличительной статьей, в которой обвинял французскую армию и правительство в потворствовании попыткам сфабриковать дело против Дрейфуса. В ответ на возросшую поддержку Дрейфуса недавно образованная Антисемитская лига Франции устраивала во многих больших и малых городах демонстрации, тысячи участников которых порой не ограничивались лозунгами, а принимались громить принадлежавшую евреям собственность. Лиге не составляло большого труда организовать столь массовые антиеврейские выступления, поскольку в ряде городов выходили газеты, изо дня в день злопыхавшие по поводу евреев. Французские власти помиловали Дрейфуса в 1899 году и окончательно признали его невиновным, восстановив в прежних правах, в 1906 году. Однако антисемитизм пустил свои ядовитые побеги повсюду. В 1895 году антисемитская предвыборная программа помогла занять пост бургомистра Вены Карлу Люгеру. Он стал одним из героев молодого Гитлера.

Все теснее переплетаясь с этничностью, национализм усугубил и без того набиравшие силу биологические трактовки различий. Аргументы в пользу прав человека основывались на допущении о сходстве человеческой природы независимо от культурной и классовой принадлежности. После Французской революции вновь подтверждать существование различий с помощью традиций, обычаев или истории стало еще труднее. Для поддержания превосходства мужчин над женщинами, белых над черными или христиан над иудеями требовались более веские основания. Одним словом, чтобы права стали менее универсальными, равными и естественными, необходимо было найти причины. Как следствие, XIX век был отмечен бурным ростом биологических объяснений различия.

Как ни парадоксально, само понятие прав человека невольно создало возможность для более жестких форм сексизма, расизма и антисемитизма. По сути, всеобъемлющие заявления о естественном равенстве всего человечества породили столь же глобальные утверждения о естественном различии. Таким образом, права человека столкнулись с новым противником, более могущественным и зловещим по сравнению с традиционными. Новые формы расизма, антисемитизма и сексизма биологически обосновывали естественный характер различий между людьми. Новый расизм не просто обвинял евреев в убийстве Христа, а, называя неполноценными от рождения, уличал их в намерении запятнать чистоту белой расы через смешанные браки. Черные больше не считались низшей расой только потому, что они были рабами; в то время как во всем мире набирало обороты аболиционистское движение, расизм принимал все более, а не менее, уродливые формы. Женщин воспринимали не просто как менее разумных по сравнению с мужчинами из-за того, что они были хуже образованы, – в силу биологических особенностей им надлежало ограничить свою жизнь частной сферой, заниматься домом и семьей; как считалось, они совершенно не подходили для политики, бизнеса или работы по профессии. Согласно новым доктринам, образование или общественные изменения не оказывали ровным счетом никакого влияния на присущее природе человека иерархическое устройство.