Направленный против Прайса памфлет Эдмунда Бёрка «Размышления о революции во Франции» (1790) в свою очередь вызвал шквал обсуждений прав человека на разных языках. Бёрк утверждал, что «победоносная империя просвещения и разума» не может служить достойной основой успешного правления, которое должно уходить корнями в давно устоявшиеся народные традиции. В обвинительном акте, посвященном новым французским принципам, Бёрк особенно жестко громил декларацию. Его слова разозлили Томаса Пейна, парировавшего пресловутый пассаж в трактате 1791 года «Права человека: Ответ на памфлет мистера Бёрка, направленный против Французской революции».
«Мистер Бёрк обрушивается с обычной руганью, – писал Пейн, – на Декларацию прав человека… Он именует эту декларацию „гнусным и грязным листком о правах человека“. Значит ли это, что мистер Бёрк намерен отрицать наличие у человека каких-либо прав? Если так, то он, должно быть, хочет сказать, что таких прав нигде нет и что сам он их также не имеет; ибо что еще существует на свете, кроме человека?» Несмотря на то что ответ Мэри Уолстонкрафт «Защита прав человека, в письме к достопочтенному Эдмунду Бёрку»; в ответ на его «Размышления о революции во Франции» вышел раньше, в 1790 году, трактат Пейна оказал мгновенное и еще более колоссальное воздействие, отчасти потому, что он, воспользовавшись случаем, выступил с критикой всех форм наследственной монархии, включая английскую. Только за первый год публикации его произведение переиздавали в Англии несколько раз[150].
В результате после 1789 года использование языка прав резко выросло. Об этом свидетельствует количество английских заголовков со словом «права»: в 1790-х оно выросло в четыре раза (418) по сравнению с 1780-ми (95) или любым предыдущим десятилетием XVIII века. Нечто похожее произошло и в голландском; словосочетание rechten van den mensch (права человека) впервые появилось в 1791 году благодаря переводу трактата Пейна и далее в 1790-х годах употреблялось очень часто. Вскоре в немецкоязычных землях распространились Rechten des menschen. Есть некая ирония в том, что из-за полемики между англоязычными авторами о французских «правах человека» узнали читатели в самых разных странах. Эффект оказался сильнее, чем после 1776 года, поскольку у французов существовала монархия, так же как и у большинства других европейских народов, но они тем не менее никогда не отказывались от языка универсализма. Сочинения, вдохновленные Французской революцией, также придали мощный импульс американской дискуссии о правах; последователи Джефферсона постоянно апеллировали к «правам человека», но федералисты презрительно отвергали язык, связанный с «демократическими перегибами» или угрозами существующей власти. Такие споры способствовали распространению языка прав человека во всем западном мире[151].
Отмена пыток и жестоких наказаний
Через полтора месяца после принятия Декларации прав человека и гражданина и еще до того, как были определены избирательные цензы, французские депутаты в качестве временных мер по реформированию уголовного судопроизводства отменили все виды судебных пыток. 10 сентября 1789 года городской совет Парижа направил официальную петицию Национальному собранию во имя «разума и человеколюбия», призвав к незамедлительным судебным реформам, которые бы одновременно «спасли невинных» и позволили «лучше устанавливать доказательства преступления и с большей определенностью осуждать виновных». Просьба городского совета была продиктована большим количеством арестов, произведенных Национальной гвардией под командованием маркиза Лафайета за несколько недель массовых волнений после 14 июля. Будет ли привычная секретность судебных разбирательств потворствовать манипуляциям и уловкам врагов Революции? В ответ Национальное собрание обязало Комитет семи разработать наиболее неотложные реформы не только для Парижа, но и для всей страны в целом. 5 октября под давлением толпы, отправившейся в Версаль, Людовик XVI наконец официально одобрил Декларацию прав человека и гражданина. 6 октября возмущенный народ заставил короля с семьей вернуться из Версаля в Париж. 8–9 октября в разгар возобновившихся беспорядков Национальное собрание приняло декрет, предложенный комитетом. В то же время депутаты проголосовали за то, чтобы переехать вслед за королем в Париж[152].
В Декларации прав человека и гражданина были изложены только общие принципы справедливости: закон един для всех; запрещены произвольные тюремные заключения или наказания, если только они не «строго и бесспорно необходимые»; каждый считается невиновным, пока его вина не установлена. Декрет от 8–9 октября 1789 года начинался со ссылки на декларацию: «Национальное собрание, считающее, что одним из главных признанных им прав человека является право пользоваться при обвинении в уголовном правонарушении полной свободой и безопасностью, которые можно примирить с интересами общества, требующего наказания за преступления…» Далее в нем уточнялись процедурные вопросы, прописанные главным образом для того, чтобы гарантировать общественности открытость. Вызванный недоверием к действующей судебной системе, декрет требовал избрания в каждом округе особых поверенных для помощи в уголовных делах, в том числе для наблюдения за сбором доказательств и свидетельских показаний. Он обеспечивал защите доступ ко всем собранным материалам и публичный характер судебного разбирательства, воплощая таким образом в жизнь один из самых заветных принципов Беккариа.
Самая короткая из двадцати статей декрета, Статья 24, представляет для нас наибольший интерес. Она отменяла все формы пыток, а также использование низкой унизительной скамеечки (sellette), на которую сажали подсудимого для финального допроса. Людовик XVI ранее отменил «подготовительный допрос», то есть использование пыток для получения признательных показаний, однако он лишь временно запретил использование «предварительного допроса» – пыток для выяснения имен сообщников. Королевское правительство упразднило sellette в мае 1788 года, но, поскольку это случилось не так давно, депутаты чувствовали необходимость прояснить свою позицию по данному вопросу. Скамейка служила для унижения и оскорбления человеческого достоинства в том виде, который депутаты теперь считали неприемлемым. Депутат, представлявший закон комитету, приберег свои аргументы в пользу отмены пыток на конец, чтобы подчеркнуть их символическую важность. С самого начала он повторял своим коллегам, что «нельзя оставлять в нынешнем кодексе пятна, возмущающие человечество; нужно, чтобы они исчезли немедленно». Дойдя до темы пыток, он разве что не плакал:
Мы верим, что наш долг перед человечеством состоит в том, чтобы поделиться с вами последним наблюдением. Король уже упразднил во Франции абсурдно жестокую практику с помощью пыток вырывать у подсудимых признания в преступлениях… но он оставил вам славу завершения этого великого деяния разума и справедливости. В нашем кодексе предварительные пытки… [чудовищные в своей жестокости изощренные приемы] по-прежнему используются для получения откровений сообщников. Посмотрите на этот пережиток варварства, неужели ваши сердца не велят вам изжить его? Какое прекрасное, трогательное зрелище предстанет перед вселенной: король и народ, соединенные неразрывными узами взаимной любви, с рвением соревнуются за совершенство законов и стараются превзойти друг друга в возведении памятников справедливости, свободе и человеколюбию.
Вслед за провозглашением прав пытки были полностью и бесповоротно отменены. 10 сентября городской комитет Парижа не ставил перед собой задачу отменить пытки, но депутаты не могли упустить представившуюся им возможность заявить о ней как о ключевом событии первого пересмотра уголовного кодекса[153].
