Сексизм, в отличие от других новых биологических доктрин, был менее политически организован, интеллектуально последователен и эмоционально негативен. В конце концов, ни одна нация не смогла бы воспроизводить себя без участия матерей. Если доводы в пользу высылки афроамериканских рабов обратно в Африку или запрета евреям селиться в определенных местах при желании еще как-то укладывались в голове, то жизнь без женщин представить было совсем невозможно. Следовательно, требовалось наделить женщин некоторыми добродетелями, которые могли бы пригодиться в частной сфере. Более того, поскольку женщины, несомненно, отличались от мужчин в анатомическом плане (хотя степень этих отличий по-прежнему остается предметом споров), то лишь немногие не принимали в расчет биологические объяснения разницы между полами, возникшие гораздо раньше биологических трактовок расовой принадлежности. Тем не менее Французская революция показала, что даже различие между полами, или, по крайней мере, его политическую релевантность, можно оценить критически. С началом открытой борьбы за политическое равноправие женщин в биологической аргументации в пользу женской неполноценности произошел сдвиг. На биологической лестнице женщины больше не занимали нижнюю ступень. Таким образом, с биологической точки зрения они уподобились мужчинам, хотя и оставались существами более низкого порядка. Теперь женщин все больше считали биологически другими – они стали «противоположным полом»[204].
Нелегко зафиксировать точное время и природу этого сдвига в восприятии женщины. Однако надо полагать, что Французская революция имела решающее значение. В 1793 году деятели Французской революции запретили женские политические клубы, выдвинув весьма традиционные аргументы о различиях между полами. «В массе своей женщины не способны на возвышенные мысли и серьезные рассуждения», – заявил представитель правительства. Тем не менее в последующие годы французские медики упорно трудились над тем, чтобы подвести под эти туманные идеи прочный научный фундамент. Ведущий французский физиолог 1790-х – начала 1800-х годов Пьер Кабанис утверждал, что у женщин слабее мышцы и более нежное мозговое вещество. В силу этих причин они не пригодны к общественной карьере. Напротив, проистекающая из этих анатомических характеристик эмоциональная лабильность делает из них хороших жен, матерей и медсестер. Подобные теории помогли положить начало новой традиции, согласно которой судьба женщин была предопределена: они могли реализовать себя исключительно как хранительницы домашнего очага или в другом женском качестве[205].
В своем важном трактате «О подчинении женщины» (1869) английский философ Джон Стюарт Милль ставил под сомнение само существование биологических различий. Он утверждал, что мы не можем знать, каким образом различается природа мужчин и женщин, поскольку видим только их нынешние социальные роли. «То, что мы сейчас называем женской натурой, – писал он, – есть явление в высшей степени искусственное…» Милль связывал изменение положения женщины с общим общественным и экономическим прогрессом. Принцип, влекущий за собой легальное подчинение одного пола другому, по его утверждению, «есть зло в самой сущности» и «он должен быть заменен принципом полного равенства, не допускающим никакого преобладания или привилегий с одной стороны, никакой неспособности – с другой». Тем не менее для поддержки биологической доктрины не потребовалось организации наподобие антисемитских лиг или партий. При рассмотрении Верховным судом США в 1908 году исторически важного судебного дела Луи Брандейс завел ту же старую шарманку, объясняя, почему пол может являться юридическим основанием различия. Из-за «физического устройства», материнских обязанностей, воспитания детей и ведения домашнего хозяйства женщины попали в отдельную, отличную от мужчин категорию. Термин «феминизм» получил широкое распространение в 1890-х годах, и общество неистово сопротивлялось его требованиям. Женщины получили избирательное право только в 1902 году в Австралии, в 1920 году в Соединенных Штатах, в 1928 году в Великобритании и в 1944 году во Франции[206].
Как и сексизм, расизм и антисемитизм после Французской революции обрели новые формы. Сторонники прав человека, хотя и сами по-прежнему придерживались отрицательных стереотипов в отношении евреев и черных, больше не считали предрассудки достаточным аргументом. То, что права евреев во Франции всегда ущемлялись, доказывало только то, что обычаи и устои обладали большой властью, а не то, что для таких ограничений существовали реальные причины. Точно так же для аболиционистов рабство не являлось показателем неполноценности черных африканцев, оно просто показывало жадность белых рабовладельцев и плантаторов. Следовательно, тем, кто отрицал возможность равноправия для евреев и черных, требовалась доктрина – убедительное доказательство, – чтобы подкрепить свои позиции, особенно после того, как евреи получили права, а в британских и французских колониях было отменено рабство в 1833 и 1848 годах соответственно. В XIX веке противники предоставления прав евреям и черным все больше пытались опереться на науку – точнее на то, что считалось наукой, – в поисках такой доктрины.
Зарождение науки о расе можно отнести к концу XVIII века, когда были предприняты попытки классифицировать народы мира. Два возникших в XVIII веке течения переплелись друг с другом в XIX веке. Согласно первому, народы на протяжении своей истории постепенно развивались и приходили к цивилизации, и белые преуспели в этом лучше других. Согласно второму, все люди делятся на расы, исходя из постоянных наследственных признаков. Расизм, будучи последовательной доктриной, опирался на объединение этих двух течений. Мыслители XVIII века полагали, что цивилизованными в конечном итоге станут все народы, в то время как сторонники расовой теории в XIX веке верили, что на это способны лишь определенные расы благодаря присущим им биологическим характеристикам. Элементы объединения этих двух теорий можно найти в работах ученых начала XIX века, например у французского натуралиста Жоржа Кювье, который в 1817 году писал, что «определенные внутренние причины» замедлили развитие монголоидной и негроидной рас. Однако в полной мере отчетливую форму эти идеи приобрели только во второй половине XIX века[207].
Образцом жанра является книга Артура де Гобино «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853–1855). С помощью нагромождения самых разных аргументов из археологии, этнологии, лингвистики и истории французский дипломат и писатель утверждал, что иерархия рас, основанная на биологических характеристиках, определила историю человечества. Самую низшую ступень занимали имевшие животный характер, невежественные черные расы с хорошо развитыми чувствами; на ступень выше располагались апатичные, посредственные, но практичные желтокожие; господствующее положение было отведено упорным, наделенным энергетическим интеллектом, предприимчивым белым народам, в которых «исключительное инстинктивное тяготение к порядку» гармонично сочеталось с «ярко выраженным вкусом к свободе». Народы арийской ветви по всем показателям превосходили своих белых сородичей. «Все, что есть на земле великого, благородного, плодотворного, что составляет такие человеческие творения, как наука, искусство, цивилизация» происходит от арийцев, – заключал Гобино. В ходе переселения из Центральной Азии, первоначального места обитания, арийцы породили индийскую, египетскую, китайскую, римскую, европейскую цивилизации и даже – посредством колонизации – цивилизации ацтеков и инков[208].
По мнению Гобино, смешением рас объяснялся как подъем, так и упадок цивилизаций. «…Этнический вопрос стоит выше всех остальных вопросов истории и в нем заключается ключ к ее пониманию», – писал он. Однако в отличие от своих более поздних последователей, Гобино считал, что арийцы утратили свое превосходство из-за смешанных браков, и, хотя эта идея не вызывала у него ничего, кроме глубокого сожаления, вынужден был признать, что в конечном итоге эгалитаризм и демократия восторжествуют, ознаменовав тем самым конец самой цивилизации. Во Франции завиральные теории Гобино большой популярностью не пользовались, однако германский император Вильгельм I (правивший с 1861 по 1888 год) настолько проникся ими, что пожаловал французу почетное гражданство. Также последователями идей Гобино стали немецкий композитор Рихард Вагнер, а затем и его зять, английский писатель и германофил Хьюстон Стюарт Чемберлен. Под влиянием Чемберлена арийцы, воспетые Гобино, заняли центральное место в расовой идеологии Гитлера[209].
