И выиграла.

Когда потерявший сознание невидимка прилёг «отдохнуть», не способный удерживаться в сознании, не говоря уже о поддержании комплексного исчезновения, Шак не замедлила обыскать его, попутно избавив всего «лишнего», связать и в таком виде доставить учителю, весьма собой довольная. И продолжающая держать добычу на грани гипоксии, чтобы даже если вдруг пленник очнётся — не сумел по сугубой слабости что-либо сделать.

— А ведь я его помню, — сказал призыватель, вглядываясь в рисунок пятен на шерсти и мысленно кивая. — Когда я беседовал с матерью многих, ну, той самой, родившей четверть сотни потомков, этот стоял в оцеплении. Пялился на моего магоклона и скалил клыки.

— А имя?

— Откуда бы? Да я и не спрашивал.

— Чудесно, — фыркнула ученица. — Осталось выяснить, что он у нас забыл.

— Выясним, — спокойно пообещал Мийол. — Только сперва подготовим… к откровенности.

Миндальничать он не собирался. Среди снятых с вторженца вещей нашёлся артефакт аж четвёртого уровня, направленно подавлявший сенсорику именно его личной версии связанности-и-расширения, что вызывало… вопросы.

Исключительно неприятные.

Во всяком случае, версия «да я случайно мимо проходил» из-за артефакта отпадала сразу. Этот мохнатый точно знал, куда идёт и зачем.

А ещё на теле отчасти знакомого алурина обнаружился кинжал с зачарованием Лёгкого Рассечения, набор разнообразных ядов, включая смертельные даже в малых дозах нейротоксины, амулет с Изоляцией Ядовитого Влияния и — в качестве завершающего штриха — полный кисет янтарной слёзки (причём, насколько могла судить Шак при помощи своего многогранного экспертного заклинания, высокой очистки: не простая дурь, а элитная… как раз такая, какую мог бы гнать для получения криминальных клатовых доходов нечистоплотный алхимик).

От диверсанта с таким сочетанием предметов и субстанций ничего хорошего ждать не приходилось. Но и самому ему, раз уж изловили, на пощаду рассчитывать не следовало.

— А если он не один такой? — спросила алурина с тревогой.

— Да почти наверняка не один, — призыватель фыркнул мрачно. — Где-то рядом должны сидеть в исчезновении ещё один-два таких же… мохнатика. И при плотности фона Природной Силы, который в квартале базиларов ничто не фильтрует и не приглушает, сидеть они могут хоть часами, хоть вовсе сутками.

— А могут и не один-два.

— Могут… к сожалению. Но сделать с этим ничего нельзя.

— Если они попытаются приблизиться… — начала было Шак.

— Если, — вздохнул Мийол. — Этого ты ведь из-за движения заметила?

— …

— В общем, пусть себе сидят. Пока они неподвижны, они неуязвимы — но и не опасны… ну, не очень опасны. И-эх! Не было печали: жили, не скучали…

На то, чтобы основательно привязать диверсанта к одной из массивных, от прошлых хозяев мезонета оставшихся скамей — кверху пузом, кисти и лодыжки связаны внизу, отдельная петля удерживает горло — ушло с четверть часа. Ну, фактически меньше.

Просто на то, чтобы пойманный алурин оклемался от гипоксии, тоже потребовалось время.

Вот только придя в себя, незваный гость упорно отказался разговаривать на низкой речи. И не просто делал вид, будто владеет лишь алуро (урезанной, огрублённой версией полноценного алуриниса), — он и на родном наречии только грязно ругался, намеренно распаляя в себе бешенство. За подобным эмоциональным штормом различить нюансы реакций выходило как бы не сложнее, чем за фирменной заморозкой Никасси.

— По-моему, — сказал Мийол, — он не осознаёт своего положения, ученица. Выключи его.

Шак сызнова использовала фокус с гипоксией.

А через четверть часа диверсант, очнувшись, первым делом увидел собственное отражение в зеркале… с аккуратно выбритой полоской посреди лба.

— Нравится, голубь?

— Не-е-ет… что-о-о…

— Ты забрался в дом алхимика. Сейчас у тебя в жилах плещется ровно столько седативов, чтобы сызнова распалить бешенство не получилось, но и реакции не притупились до полного исчезновения. А той замечательной штуки, что гасит чутьё через мой сигил, у тебя больше нет.

— Ты-ы… пожале-е-еешь…

— Если бы Шак тебя не отловила, я бы пожалел куда сильнее.

— Я-а-а… буду… молча-а-ать.

— Это возможно. Но если ты действительно будешь молчать — торжественно обещаю тебя побрить целиком. А уж что потом сделают твои сородичи с хришш струшерк, то не моя забота. Проигравший всегда виновен. И кстати: молчание тебе не поможет. Я владею сигилом достаточно хорошо, чтобы читать основные реакции. Мне достаточно спрашивать вслух — а уж твоё собственное тело подскажет, где правда, а где ложь. Хотя в этом случае процесс затянется, так что я бы предпочёл пойти по лёгкому пути. Ну так как? Бреемся или мал-мала сотрудничаем?

В сине-зелёном взгляде Мийол прочёл в свой адрес бессильные пожелания исключительно дурного. Но…

— Мал-мала, — на выдохе, с нотой обречённости.

— Чудесно. Для начала: как тебя зовут?

…разумеется, ни о каком полноценном и добровольном рассказе речи не шло. Алурин изо всех сил юлил, умалчивал, громоздил враньё поверх вранья — но с формальной точки зрения всё же не запирался наглухо. Чего призывателю хватало. Единожды ухватившись за ниточку истины, он старательно распутывал весь клубок целиком. В точности так, как следовало: повторяя вопросы в изменённых формулировках, прессуя собственной аурой до холодного пота, пробивающего даже сквозь седативы, уточняя детали…

Вот только пользы от его усилий выходило куда меньше, чем хотелось бы.

И предсказать причину мог бы даже дурак.

Ну в самом деле: кто не расскажет лишнего на допросе, даже будучи пойман и принуждён к искренности? Правильно. Тот, кто сам ничего толком не знает. Битый час длилась беседа, давно уже настала ночь, Мийола ощутимо бесила перспектива недосыпа… а меж тем полезный выхлоп допроса, если без лишних узоров, укладывался в несколько скупых фраз.

Во-первых, на подстраховке у незваного гостя действительно имелся ещё один алурин. Что хорошо: один — не двое и не шестеро; ещё один скрытник, пусть даже вооружённый, много не навоюет. Причём задача у того, кто на подстраховке, сугубо пассивная: помогать отправившемуся «на дело» — не его шерсть. Его — сугубо слежка, работа свидетеля.

Во-вторых, диверсант и подстраховщик принадлежали разным лапам. Первый — Тяжёлой, второй — Мягкой. На вопросы о различии лап допрашиваемый отвечал не то, чтобы неохотно, он просто недоумевал, как такого можно не знать. Вопросы насчёт того, разные это банды, конкурирующие политические партии или, может, специализированные отделения, вроде тех, что в Сарекси, пленник как будто искренне не понимал. «Ну, Тяжёлая лапа — она Тяжёлая, что тут непонятного? Чем занимаемся — да чем старшие скажут, тем и занимаемся».

Тут Мийол с разгона влетел в откровенную туповатость пойманного. Как уж умеющий исчезать на четыре плаща и проживший двадцать девять лет (вполне солидный срок, как для одного из градских алуринов) мог остаться вот настолько тупым, оставалось загадкой.

Но смог. Как-то.

Уточнить удалось только принадлежность предыдущих собеседников и фигурантов. Та пожилая мать двадцати пяти, с которой призыватель разговаривал и через которую достал литературу на алуринисе, а также её внук-телохранитель — Мягкая лапа. В оцеплении во время встречи стояли пять бойцов Тяжёлой лапы и ещё один из Мягкой. Во время более ранней встречи, ещё без участия матери многих, состав выходил тот же.

Человеческие бандиты? Маг, ты смеёшься? Это же люди, как они могут быть в Лапах?

В общем, ясно, что тут мутно. А в книгах про лапы, конечно, ничего не писали.

В-третьих, самая мякоть. Цели и задачи. Диверсант должен был пробраться в мезонет по вполне конкретному адресу. Но если матерь двадцати пяти ограничилась заданием «пробраться, пользуясь артефактом для пущей скрытности, принюхаться, через пару часов вернуться»…

Матерь двадцати двух из Тяжёлой лапы выдала для подчинённого дополнительный квест. Вместе с кисетом янтарной слёзки, да-да. Этот самый кисет должен был оказаться среди реагентов в лаборатории зелий — где именно, вторженец знал, ну да расположение лабораторий Мийол не менял, его стандарт вполне устраивал.