Мчавшийся впереди всадник оторвался достаточно далеко от второго, которого, вероятно, замедляла его экипировка. Он надеялся на проходе атаковать Майера копьем и даже уже отвел его в замахе назад. Однако Генрих, наученный десятками и сотнями тренировок с княжеской гвардией не намеревался вступать с первыми противником в ближний бой. Он одним молниеносным движением перехватил короткое копьё верхним хватом и, взяв глубокий замах, метнул его в направлении разъяренного мятежника. Непонятно почему, но глухой звук с каким сталь проникает в плоть, Генрих услышал отчетливо, несмотря на множество посторонних звуков. Всадник, скорчив удивленную и даже испуганную гримасу, буквально вылетел из седла и остался неподвижно лежать у края моста.

Второй, явно более опытный боец, не стал подгонять своего коня ещё сильнее, а напротив — замедлил ход, выходя на дощатый мост, как боксёр на ринг. Майер, не тратя ни секунды вынул из ножен шпагу и хладнокровным взглядом исподлобья стал буравить своего противника. Все в округе и в самом деле стихло. С обеих сторон люди не решались издать хоть звук. Но если от обученных тремя месяцами походов солдат этого можно было ожидать, то отребье, вставшее на другом берегу с открытыми ртами, непривычно для себя молчало и наблюдало за развернувшимся поединком.

На середине моста они встретились и, обменявшись парой ложных замахов, наконец зазвенели клинками в смертельном танце. Они закружились по кругу, обрушивая друг на друга град ударов. Сталь звенела, иногда высекала мелкие искры. Генрих, в отличие от помещика, наносил помимо рубящих ещё и колющие удары, из-за чего второму приходилось прерывать часть своих атак, с трудом отражая молниеносные уколы. Вскоре оба оппонента выдохлись и взаимно разорвали дистанцию, не спуская друг с друга пристальных взглядов и пытаясь найти слабое место в обороне.

Через несколько секунд передышки Генрих с помещиком вновь направили своих лошадей навстречу друг другу. Майер уже придумал, что будет делать: во время первой рубки наметанный глаз заметил появившиеся рубцы на сабле врага, вероятно сделанной из не самого качественного железа. Он также отметил и весьма простую схему, по которой проводил атаки поместный воин: две легкие атаки с одной стороны и одна сильная, опасная даже для закованного в неполную броню немецкого рыцаря. Составив в голове план следующего столкновения, Генрих предусмотрительно опустил шпагу ниже обычного, как бы предлагая бородатому мятежнику первому продолжить рубку.

И план сработал. Стоило им сойтись на дистанцию удара, как соперник Майера после короткого замаха нанес первый удар. Генрих едва успел поднять шпагу, отведя смертоносную сталь в сторону. Следом последовал вполне ожидаемый второй удар, который опытный немец отразил уже без проблем. И вот, когда помещик замахнулся для тяжелого рубящего удара, Генрих, вместо того, чтобы выставить простой блок, отвел шпагу немного назад, взял размах и ударил в противоход прямо по слабому месту вражеского клинка. Тот со звоном раскололся и обломок улетел в синюю глубину реки.

Так неожиданно обезоруженный помещик растерянно осмотрелся, пытаясь сообразить, что произошло. Эта секунда промедления стала для него роковой. Майер, не тратя ни мгновения лишнего времени коротким и быстрым уколом вогнал шпагу глубоко в грудь. Старого воина. Острие клинка без особых проблем разрушило звенья кольчуги и пронзило мягкую плоть. И только сейчас Генрих понял, что перестарался. Он попытался выдернуть свое оружие из обреченного на скорую погибель тела, но то не собиралось отдавать шпагу назад. Майер чувствовал, как скребется его клинок о ребра, сковавшие тонкое лезвие.

Он уже собирался попрощаться со своей полюбившейся шпагой, которую ему подарил сам государь, как вдруг казавшийся безнадежным трупом помещик схватил его мертвой хваткой за руку. Он смотрел на него ненавистным взглядом, харкал кровью и бессвязно хрипел, но руку не отпускал. Дистанция между ними сократилась ещё сильнее, а шпага по самую рукоятку вошла в тело, натянув кольчугу на спине воина.

— Ты… Умрешь… Со мной… — Прохрипел он и завалился на бок, падая с моста в бурный речной поток и утаскивая за собой Генриха. Раздался громкий всплеск и оба тела, сплетясь подобно двум змеям, скрылись под водой.

По обоим берегам солдаты ещё какое-то время смотрели друг на друга. Одни ждали атаки, а другие, по всей видимости, не решались эту самую атаку начинать. Наконец, бандиты и оборванцы, имеющие несомненный численный перевес, стали переглядываться и потеряли былой запал. Испуганно поглядывая на груду тел, человеческих и лошадиных, который распластались перед мостом, они в полной тишине стали подниматься обратно на холм и вскоре скрылись из виду роты.

— Вот так, — Тихо прохрипел капитан, снимая шлем. — Покойся с миром, командир. Не знал я воинов лучше тебя. — Рота в траурном молчании развернулась, построилась в походную колонну и под тихий барабанный бой двинулась по вечерней дороге к Тихвину.

1 сентября 1506 года. Новгород.

На шумном Новгородском рынке, живущем в своем привычном, невероятно быстром темпе, как всегда бурлила торговая жизнь. На крышах домов солому меняли на новенькую черепицу, повозки, образуя небольшие заторы, спешили разгрузиться в порту и у крупных торговых точек, а городовые с яркими повязками пристально наблюдали за сохранением общественного порядка. Шум галдящей базарной толпы прервало одно только появление группы всадников в черных мундирах.

— Гвардия… Гвардейцы… Княжьи ближние… — Загомонила толпа, сосредоточив свои взгляды на молодых ребятах, на которых, во многом, опирается власть и которые зачастую действуют от лица правительства.

Слух о «чëрных мундирах», подобно вирусу, очень быстро разошёлся по толпе. Тем временем гвардейцы выехали на середину улицы и один из них, спешившись, встал на деревянный помост, возвысившись над всеми людьми.

— Слушай, народ честной! — Громогласно начал он. — Княжьим указом, от сего дня год новый отчислять не с первого осеннего дня, а с первого января! А летоисчисление всем велено вести не от сотворения мира, а от Рождества Христова! А по сему, — Гвардеец оглядел взволнованную, но заинтересованную толпу зевак. — Заключаю для вас, народ Новгородский, что сегодня первое сентября одна тысяча пятьсот шестого года, а новый, одна тысяча пятьсот седьмой наступит первого января. В этот день князь наш устроит для всего честного люда праздник, большую ярмарку и многое другое!

Люди зароптали, стали что-то бурно обсуждать, кто-то даже стал громко спорить между собой. Однако гвардейцы свою работу сделали. Они, как и многие другие такие же вестовые отряды, известили народ об очередном княжеском указе и сейчас собирались ехать на другое место, дабы проинформировать людей уже там. Но тут с крепостной стены послышался одиночный пушечный выстрел. Народ поначалу вздрогнул, однако панике не поддался. Раздался ещё один далёкий выстрел. Все понимали, что это означает. В город возвращался батальон, в начале месяца отправившийся в очередной поход. Каждый выстрел извещал город о гибели простого солдата в борьбе с мятежниками, разбойниками и прочими врагами государства и честного народа.

Гвардейцы сняли шлемы, а мужчины на площади стянули с себя свои шапки. Все вслушивались в далёкие пушечные аккорды и считали. Четырнадцать одиночных выстрелов прозвучало за пол минуты. Далее начались сдвоенные залпы, которыми поминали сложивших голову сержантов. Число погибших увеличилось до семнадцати. Далее последовал громогласный залп трëх орудий, известивший всех о смерти офицера, скорее всего лейтенанта. Народ всё больше грустнел. Люди вспоминали недавно ушедший батальон, который должен был очистить от разного сброда окрестности покорившегося Тихвина.

И вот, когда, казалось бы, траурная церемония окончена, со всех сторон кольца крепостной стены десятки новеньких, недавно установленных к бойницам пушек изверглись десятками холостых залпов. Громогласный рëв скорби и памяти сообщил затихшему на мгновение городу об уходе какого-то очень важного для страны человека.