Близилось к восьми, когда Волконицкий сделал последние пометки в подготовленных материалах.

– Завтра перепечатаем набело, и готово. Пожалуй, надо самому отвезти это Котову - подумал Волконицкий. Он был доволен результатом работы, но еще больше тем, что скрыл большую часть имевшихся у него сведений. - Кто владеет информацией, тот владеет миром. Только дурак сразу отдает все, что у него есть!

Подъезжая к дому, Волконицкий почувствовал, как навалилась усталость. Последние дни выдались на редкость беспокойными, но, как будто, завершились успешно. Он вспомнил о подготовленном материале и порадовался собственной предусмотрительности. Конечно, Котов не удержит его в секрете, не сможет! И, в конце концов, имя автора всплывет, обязательно всплывет. Да, вот так и надо действовать. Скромно и незаметно, а в нужный момент проявиться, но не по собственной инициативе, а как бы случайно.

"Случайность есть непознанная закономерность, но эту закономерность еще надо создать", - подумал Волконицкий и представил, как достанет из холодильника чешское пиво и включит телевизор. Сегодня два матча: "Зенит" против киевского "Динамо" и "Арарат" с "Торпедо". Он еще не решил, что выбрать, но к пиву лучше взять соленый арахис и швейцарский сыр, а с вяленой рыбой слишком много возни!

Покой! После работы нужен покой. Все-таки хорошо, когда дома никого нет. Мама с Мишулей на даче, а Лариса опять куда-то улетела. Вообще-то у нее сегодня был резерв до восьми вечера, но днем позвонила, что ее вызвали на подмену. Секретарша не уточнила номер рейса, может, и к лучшему: скажет, что не знал, когда встречать.

А ведь как ему раньше это нравилось! За несколько часов до назначенного времени звонил диспетчеру, потом в службу полетов. Очень скоро его стали узнавать, казалось, сочувствовали, сообщая о задержке рейса. Он радовался, когда слышал казенную фразу: "расчетное время прилета столько-то часов и минут". Это значило, что через час-полтора он ее увидит. Поздно вечером дорога в Пулково была пустынной, а после поворота вдали загадочно высвечивалось здание аэропорта, похожее на огромный корабль, готовый к отплытию. И он, волнуясь, ждал, когда она выйдет из неприметной двери служебного выхода, как улыбнется, увидев его, и станет торопливо прощаться с подругами, а те с завистью посмотрят ей вслед. И сумасшедшая езда по ровному, как линейка Московскому проспекту, гул мотора и визг шин в ночной тишине города.

Да, он и не ждал, что все будет так хорошо, ведь, в сущности, женился по настоянию матери. Та в доме отдыха познакомилась с бабушкой Ларисы и все уши прожужжала про связи ее отца и дедушки, и как ему будет полезно войти в такую семью.

– Не век же ты будешь на своей гармошке, пора занять положение, а куда теперь без связей? Где найдешь лучше? - уговаривала мать.

В конце концов таки уломала Ларисину бабушку придти на ужин. Волконицкий, чтобы не было скучно, пригласил Никифорова с женой. Тот удивился - никогда прежде не был у Николая дома - но, услышав фамилию гостей, присвистнул от удивления: "А сам будет?"

– Вроде бы обещал, - соврал Николай, а, придя домой, коротко, как никогда не смел, велел матери: "Делай, что хочешь, но Василий Петрович должен быть. Обязательно!"

И Василий Петрович приехал, приехал в черной правительственной "Чайке" - таких было не больше пяти на весь Ленинград - приехал со всей семьей. Здороваясь, он взглянул на Николая мельком, но так цепко, что от внезапно ожегшего страха ухнуло сердце. Хорошо, что Никифоров тут же оттер его плечом и начал что-то быстро говорить.

– Что ж, бойся гостя стоячего, - не дослушав, сказал Василий Петрович. - Поторопимся, у меня всего полчаса.

Однако пробыл дольше, и время от времени Николай чувствовал на себе его оценивающий взгляд. Лариса сидела рядом и больше молчала. Разве что: "Спасибо. Нет, не надо. Пожалуйста". Мать все носилась в кухню и обратно, один Никифоров выглядел довольным и одну за другой поднимал рюмку. Потом вспомнили, что Николай должен спеть. Он отнекивался, но все же развернул аккордеон и заиграл любимую "По Дону гуляет казак молодой". Никто не ожидал, но со второго куплета Василий Петрович стал подпевать, а песню про ямщика они уже пели на два голоса. И как пели! У Василия Петровича был хороший слух и небольшой, но приятный тенорок. После Никифоров попросил сыграть "Артиллеристы, Сталин дал приказ!", и они пели уже втроем.

Когда подошло время пить чай от былой натянутости и следа не осталось. Хвалили пироги со смородиновым вареньем, про последний фильм, спорили, когда лучше ездить в Сочи - в августе или в сентябре. Только они с Ларисой не участвовали в разговорах, но на них не обращали внимания или делали вид. Николай видел, как довольна мать; она раскраснелась и, казалось, вот-вот расплачется от счастья. В начале одиннадцатого стали собираться.

– А ты еще посиди, Николай позже проводит, - вставая, велел Василий Петрович Ларисе, а Николаю на прощание сказал: "Хорошо поешь, от души. Так приходи! Добро?"

Вслед ушли Никифоровы, и он пошел провожать Ларису. Прощаясь у ее дома, он пригласил ее в театр, еще не зная в какой. Она сразу согласилась, посмотрела прямо и долго, будто что-то хотела спросить, но не решалась. Он так волновался, что толком ее и не разглядел. Осталось только что-то смутное: она была чуть выше Николая, очень тоненькой и с необычными темно-синими глазами - в уличном свете они казались почти черными.

Он ухаживал за ней полгода: дарил цветы, водил в театры и на закрытые просмотры в Дом кино, встречал после занятий - она заканчивала филологический факультет. Хотя встречали приветливо, у нее он бывал редко, стеснялся Василия Петровича. Как правило, он ждал ее у подъезда, там же и прощался. Но не то, что поцеловать, даже обнять за талию как-то не получалось. И под руку она взяла его первой потому, что было скользко.

Мама встревожилась, когда узнала, что Новый год он встречает без Ларисы.

– Со всякими прошмандовками - смелый, а тут что? Сколько можно под ручку ходить? - возмущенно выговаривала она Николаю, но он только вяло отнекивался. И сам не понимал, почему с Ларисой все так не просто. Как-то он случайно подслушал, как мама разговаривает с Ларисиной бабушкой. Говорили об их свадьбе, как о решенном, и обе вздыхали: мол, скорей бы сладилось. Потом его вдруг перевели в Обком партии, и Никифоров намекнул, что не обошлось без Василия Петровича.

Может, так ничем бы и кончилось, но с обеих сторон вмешались родственники. Лариса окончила университет, и по этому случаю как бы случайно появились две горящие путевки в пансионат ЦК ВЛКСМ в Адлере. Николай и опомниться не успел, как оказался в самолете. Вылетели рано, Лариса задремала, положив голову ему на плечо, а он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить. Почти перед посадкой она проснулась.

– Ты так и просидел все время? - удивилась она и поцеловала его в щеку еще сонно, как близкого человека. Именно в этот миг Николай решил, что должен жениться на ней, иначе быть не может, и все будет хорошо.

Их поселили в соседних комнатах и, оставив вещи, они сразу пошли купаться. Вода была еще холодной, а солнце по-весеннему жгущим.

– Ты сгоришь, у тебя кожа совсем белая, - сказала Лариса, накинув ему на плечи полотенце, а он отводил глаза от ее груди, едва прикрытой узеньким лифчиком.

За день оба устали, голова кружилась от выпитого после ужина местного вина. Перед тем, как разойтись по комнатам, Николай осторожно обнял ее, и она ответила на поцелуй, будто делала это много раз прежде.

Утром они встретились в столовой. За завтраком много смеялась, потом пошли на дикий пляж, где совсем никого не было. Николай целовал ее все смелее, и было ясно, что должно случиться. Он очень нервничал, вечером в баре пил водку, но вовремя остановился, а позже, не сказав ни слова, пришел в ее комнату и вдруг испугался, что у него ничего не получится. Они уже лежали на кровати и целовались, его охватило чувства стыда и отчаяния, а когда, наконец, возбудился, то был груб и тороплив. Это кончилось очень быстро; она промолчала, казалось, не заметила его слабости.