У Горлова отлегло от сердца, он понял, что уголовного дела возбуждать не собираются.

– Я секретных документов не разглашал и законы не нарушал, а если что-то и было, то вы не докажете, - осмелев, сказал Горлов.

– Борис Петрович, дорогой! Вы совсем ничего не поняли. Ведь, я об том и толкую, что не жду ваших покаянных признаний. Вы, разумеется, уверены, что раз ваша сотрудница слегка прихворнула, так и концы в воду? Чтобы рассеялись ваши заблуждения, достаточно посмотреть в зеркало: все доказательства у вас на лице, и мне не надо ничего доказывать…

– Что вы имеете в виду? - не понимая к чему тот клонит, спросил Горлов.

– Используя подчиненное положение потерпевшей Богдановой, вы склоняли ее к половому акту в извращенной форме, пытались изнасиловать. Разумеется, ее психика отреагировала адекватно сложившейся ситуации.

– Что за ерунда? - возмутившись, закричал Горлов.

– И свидетели найдутся, множество свидетелей. Вас поместят в обычную камеру, у постоянных обитателей которой свои взгляды на мораль и органическая неприязнь к насильникам, очень большая органическая неприязнь. Дальнейшее, уверяю вас, только вопрос времени - вы сами во всем признаетесь, даже в том, чего не совершали, лишь бы с вас сняли это позорящее подозрение.

– Вы сами знаете, что это клевета, - почему-то шепотом ответил Горлов.

– Процессуально закрепленные факты не могут быть клеветой, они являются неоспоримыми доказательствами. Жаль, вы не юрист, иначе, сразу бы поняли, что я имею в виду.

– Но ничего этого не было!

– Вы говорите, что не разглашали сведений, составляющих государственную тайну, и я вам верю, поскольку, как вы считаете, у нас нет доказательств. А когда я, опираясь на известные факты, говорю, что вы хотели изнасиловать свою сотрудницу, вы не верите. В сухом остатке получается: я вам верю, а вы мне - нет!

Горлов вспомнил наставления Рубашкина. "Что бы Петр ответил, окажись он на моем месте?", - подумал он.

– Я не понимаю вашей логики и зачем, собственно весь этот разговор, Павел Васильевич?

– Видите, как самая ничтожная безделица обретает неожиданную и удивительную трактовку, как только начинаешь скрывать ее от людей? Поймите, я хочу только одного: взаимопонимания. Чтобы мы понимали друг друга. Знаете, умный человек всегда соблюдает чужую тайну много лучше, чем свою собственную. Он будет, как бабочка у лампы, кружить вокруг и мучиться, в конце концов запутается и сам себя выдаст. Вы бесспорно умны, и как я отметил раньше - талантливы. Поэтому не скрывайте то, что скрыть невозможно и не нужно.

– Хотите меня завербовать? - спросил Горлов. Он сидел неподвижно, пытаясь найти выход.

– Вы, вижу, не верите в мои добрые намерения. Поэтому скажу правду, как она есть. Ваше руководство в лице товарища Котова лично за вас ручается. Поэтому, а также вследствие отсутствия умысла и ущерба государству от ваших противоправных - не спорьте, противоправных действий - уголовного дела против вас мы возбуждать не будем, конечно, только в том случае, если Рубашкин чего-нибудь не отчебучит. Так, что работайте спокойно, и присматривайте за вашим другом. Не дай Бог, ляпнет где-нибудь про тактико-технические параметры новой системы наведения… вы понимаете, о чем я говорю?

– У него совсем другие интересы…

– Так и беспокоиться не о чем!

– И вы не будете брать у меня никаких расписок? Никаких обязательств?

– Только одно обещание, если позволите.

"Вот! Теперь влип! Сейчас попросит сообщать о Рубашкине", - подумал Горлов.

– Обещайте не читать плохих детективов и поменьше обращать внимание на то, что говорят наши общие недруги. Это единственное, о чем я вас попрошу. А со своей стороны обещаю всяческую помощь в вашей очень нужной работе. Слышал, вы собираетесь защищать докторскую диссертацию?

– Хотелось бы, но времени мало.

– Со временем помочь не смогу, а вот осадить ваших недоброжелателей - это в наших силах. Например, ваш шеф Котов. Есть мнение, вам давно пора занять его место, тем более, что перевод в Челябинск вряд ли состоится: после ухода Кротова тамошнее КБ хотят закрыть.

"Это даже не игра кошки с мышкой - он все про меня знает", - подумал Горлов.

– Спасибо, Павел Васильевич! - сказал он, видя, что тот уже собрался уходить. Чувство необыкновенной легкости охватило сразу, как только он понял, что все его страхи остались в прошлом. Оно соседствовало с искренней благодарностью к этому человеку, все знающему и понимающему его мысли, может быть, лучше, чем он сам.

– Вы не поверите, Борис Петрович, но я очень часто сталкивался с мелкими и подлыми завистниками. Они испытывают огромное удовольствие, узнавая о безрассудных поступках своих сослуживцев, и наслаждаются, когда эти поступки помогают уничтожить подлинно талантливых людей. Думаю, это свойственно мелким душонкам - их зависть всегда долговечнее чужого счастья. Зависть жаждет унижения того, на кого она обращена, но ум и талант нельзя унизить, поэтому ему мстят, поднимая на него гонения. Рядом с завистью всегда шествуют интриги, клевета и предательство.

А на прощание я скажу: помните, что у вас есть друзья, которые вас ценят и всегда готовы придти на помощь. Не верьте льстивым уверениям. Кто дружески расположен к вам, а кто нет, вы сможете узнать только в серьезных делах, - заключил Павел Васильевич и, уже стоя в дверях, добавил: "Что до вашего повышения в должности, то это может произойти в самое ближайшее время. Котов вам больше не будет мешать - я обещаю".

Приветливая улыбка стерлась с лица, едва захлопнулась дверь. Выйдя на улицу, человек, назвавшийся Павлом Васильевичем, привычно огляделся и, пройдя квартал, свернул в проходные дворы, тянувшиеся на полкилометра до Среднего проспекта. Там его ждал неприметный "Москвичок" с забрызганными грязью номерами.

– Простите, задремал, - сказал водитель, чувствуя вину за то, что не успел завести мотор до того, как начальник открыл дверцу.

– Бывает, Николай Васильевич, уж больно в городе душно. Едем в райотдел!

Машина тронулась вкрадчиво и бесшумно, но с места набрала скорость и под красный свет, едва не задев трамвай, выехала на Съездовскую линию.

– Перебьешься! - водитель пренебрежительно кивнул на отчаянно махавшего гаишника. Вильнув между двумя автобусами и подрезав грузовик, "москвич" взлетел на плоскую вершину Тучкова моста.

Павел Васильевич взглянул вниз. Вода в реке отливала свинцом, а вдалеке, над Зимним дворцом невпрогляд почернело от темно-фиолетовых туч.

– Как выходные, так обязательно погода портится. Хорошо бы успеть до дождя - нам в "Петровском" двенадцать заказов оставили, до пяти надо взять, - сказал водитель.

– Мне - два; одного человечка поощрить следует.

На перекрестке улицы Ленина и Большой Пушкарской зажегся красный, но водитель включил сирену и, не снижая скорость, промчался между вкопавшихся в асфальт машин. Через несколько минут Павел Васильевич Коршунов уже входил в подъезд райисполкома и, поднявшись на площадку между вторым и третьим этажом, остановился у неприметной железной двери. Здесь никогда не зажигали свет, и случайный человек не обратил бы внимание на черную табличку: "Петроградский районный отдел УКГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области".

Кабинет Павла Васильевича был невелик и безличен. Ничто не говорило о характере его владельца кроме семейной фотографии, неприметно поставленной на крышку громоздкого сейфа так, чтобы она никому не бросилась в глаза.

Войдя, Павел Васильевич первым делом снял пиджак и аккуратно отцепил от галстука два тоненьких проводочка. Вынув из нагрудного кармана накрахмаленной сорочки маленький диктофон, он включил запись своего разговора с Горловым, а то место, где тот проговорился об участии Рубашкина в работе над секретными документами прослушал дважды.