— Гляди-ка, — удивилась она, — ты сегодня не в городе?
— Нет! — прорычал Леопольд.
— Да господи, делай что хочешь. Со вчерашнего дня с тобой творится не поймешь что. Тебе слова нельзя сказать.
Мрачнее тучи, Леопольд прошествовал к стойке:
— Значит, ты хочешь знать, что́ со мной? Тебе так это нужно? Ну так я тебе скажу. Я поэт, вот что со мной! Да-да, поэт! А если это кому-нибудь не по вкусу, пускай скажет мне это! «Сынка тащите, и смываемся украдкой». Ты-то, конечно, в этом ни уха ни рыла, но это не что-нибудь, а стих. А когда я найду второй, у меня их будет два. А когда у меня их будет тридцать, пятьдесят… уж тогда-то…
Лицо его прояснилось. Перегнувшись над стойкой, он сграбастал бутылку белого и налил в стакан двойную порцию. Когда он выпил, на его лице появилось мечтательное выражение.
— Знаешь, интересно как-то все получается на этом свете. Подумать только, ведь понадобилось в двадцать восьмом году нам купить это заведение, в тридцать девятом — разразиться войне, а в сорок четвертом — разбомбить Блемон, чтобы в результате я стал поэтом. Представь себе, Андреа, что кто-то сказал бы нам это всего каких-нибудь двадцать лет назад, когда мы колесили в фургоне по дорогам. Двадцать лет, если поразмыслить, это не так уж и много, и все-таки! В ту пору я и думать не думал, что когда-нибудь стану поэтом. Да и ты, конечно, не гадала, что превратишься в такую вот старушенцию. Эх, когда я вижу тебя, такую сморщенную, высохшую, вспоминаются времена, когда мы в праздничном розовом трико разъезжали по ярмаркам…
Леопольд сложил ладони рупором и заревел, раскачиваясь из стороны в сторону:
— Дамы и господа, вам выпало счастье увидеть работу самой замечательной труппы борцов, которая когда-либо собиралась на радость знатокам. Дамы и господа, перед вами знаменитый Рауль из Бордо, чемпион Юго-Запада, грудь сто тридцать пять сантиметров в окружности. Обратите внимание, дамы и господа, какая у него мощная шея. А вот страшила Али бен Юсуф, силач из Северной Африки, единственный человек в мире, который отважился помериться силой с гориллой. И не забудьте, дамы и господа, вашего покорного слугу, Леопольда де Камбре. Мое имя наделало слишком много шуму во Франции и во всей Европе, чтобы мне была нужда представляться как-то еще. И наконец, дамы и господа, наша знаменитая чемпионка, госпожа Андреа, которая прямо сейчас вам на удовольствие покажет приемы джиу-джитсу. Подходите посмотреть на борцов! Заходите…
Он осекся. Отдышавшись, утер пот со лба и продолжал уже обычным тоном:
— А ты стояла рядом, на помосте, ровно породистая лошадка. И уж можешь мне поверить: куда больше народу, чем вся моя трепотня, собирали твои ляжки. И грудь. Все только и таращились. И вот прошло двадцать лет, грудей нет и в помине. Такова жизнь. Ляжки тоже куда-то сгинули. Все сгинуло. Рауль из Бордо? Помер. Госпожа Андреа? Высохшая старушенция, мешок с костями.
За стойкой Андреа уголком фартука утирала слезы. Леопольд положил руку ей на плечо и стал успокаивать:
— Не плачь. Я говорю правду. И вовсе не для того, чтобы тебя обидеть. Тебе, в общем-то, жаловаться не на что. Твое счастье, что я до сих пор в полной форме. Никакого тебе ревматизма, никакой другой болячки. Здоров как бык. Так что лить слезы не с чего. Если б тебе пришлось, как Андромахе…
— Кому?
— Андромахе, есть такой человек… Если б меня убили на войне, сгорело бы наше заведение и тебе пришлось бы идти к какому-нибудь хмырю в служанки — вот тогда ты могла бы скулить. А тут совсем другое дело. Я жив-здоров.
Леопольд налил себе еще белого и пробормотал себе под нос:
— Надо будет спросить у господина Дидье, что пил за работой Расин.
Поворотившись к жене спиной, он вновь отдайся поискам поэтического озарения. Хотя второй стих все никак не рождался, Леопольд ничуть не беспокоился на этот счет. Стоило ему сосредоточиться, как он начинал чувствовать в себе какое-то глухое брожение — иногда в голове, а иногда где-то в груди. И эта сила неустанно тянула к себе ускользающую рифму. Ощущение, что в нем вот-вот забьет источник гармонии, бывало иной раз настолько сильным, что Леопольд невольно подавался вперед, словно стремясь ухватить беглянку, но она упрямо не желала вылезать наружу. Впрочем, Леопольда это не огорчало. Напротив, сам этот идущий изнутри напор, подступающий к вискам и к горлу, доставлял ему наслаждение. Пока он с трепетом дожидался извержения, перед его мысленным взором чередою выстраивались персонажи трагедии. Все они были тут как тут. Тоненькая, гибкая Андромаха в траурном одеянии устремляла на своего спасителя кроткие, влажно блестевшие глаза. На стене, над самой колыбелькой, где безмятежно спал ее Астианакс, в рамке с веточкой освященного самшита висела фотография Гектора. За окном светила луна. В дворцовом парке, который точь-в-точь походил на дворик разрушенного в бомбежку блемонского Дворца правосудия, прогуливался Пирр. Из-за ствола липы в сладострастном томлении смотрела на своего жениха Гермиона в костюме укротительницы, в высоких, зашнурованных до колен, красных кожаных сапогах. Орест, хоронясь за другой липой, в свою очередь пожирал ее взглядом, из глаз и ноздрей его курился дымок. Леопольд сочувствовал страсти Ореста. Несмотря на глубокую симпатию и уважение, которое он питал к вдове Гектора, его тоже влекло к Гермионе, в отличие от Андромахи будоражившей ему кровь. Он даже рассчитывал строк через сто встретиться с ней и признавался себе, что уж с ней-то поведет себя совсем иначе, чем с несчастной вдовой. Когда он подошел к стеклянной двери, думы об искусительнице прервало появление на той стороне площади Святого Евлогия его недруга, Рошара, — тот стоял с молодым учителем Журданом. Беседа их выглядела самой что ни есть сердечной, и кабатчику показалось, что он улавливает ее смысл по поведению и жестам обоих. Журдан, похоже, успокаивал собеседника и что-то оживленно ему втолковывал. В том, как держался Рошар, не было заметно и тени тревоги или хотя бы беспокойства. Он с улыбкой качал головой, словно скромно протестуя против града похвал. В конце концов Журдан хлопнул его по плечу, и они, дружно рассмеявшись, крепко пожали друг другу руки.
Леопольд не на шутку встревожился. Явное расположение, выказанное Рошару учителем, было слишком красноречиво. Судя по всему, мерзавцу было обещано отпущение грехов партией или даже объявлено о том. Последнее предположение выглядело, пожалуй, более вероятным, поскольку происшествие получило в Блемоне чересчур широкую огласку, чтобы его не поспешили рассмотреть тотчас же.
Столь неожиданный поворот событий, как уже начинал догадываться Леопольд, не мог не навлечь на его голову серьезных неприятностей. Оправдывая Рошара, партия тем самым не только одобряла его поведение, но и принимала на свой счет постигшую его вчера неудачу и наверняка намеревалась отыграться. А единственно возможным ответным ходом коммунистов, который напрашивался со всей очевидностью, был арест Леопольда. Для партии, скомпрометированной историей с Рошаром, не существовало другого способа сохранить лицо. Глубже вникнув в проблему, кабатчик пришел к выводу, что ответ коммунистов будет тем действенней, чем быстрее последует. Так что меч уже занесен. За ним могут прийти с минуты на минуту, а что касается повода для ареста, то состряпать его не составит труда: достаточно двух-трех доносов. В крайнем случае можно будет обойтись и без них. Вполне возможно, что коммунисты не жаждут его крови. Главное для них — чтобы его арестовали и продержали какое-то время в тюрьме. До суда скорее всего дело не дойдет, и после нескольких месяцев заключения его отпустят за недоказанностью.
— Андреа, — сказал он, подойдя к стойке, — сходи возьми в шкафу золотые колбаски и зарой их в картошку.
— Прямо сейчас? А что случилось?
— Я нутром чую обыск. Да прихвати мою кепку.
Когда Андреа ушла, Леопольд задумался: не поспешил ли он бить тревогу. Причины для исключения Рошара из партии, казавшиеся ему вчера достаточно вескими, оставались в силе и поныне. И правда, железнодорожник был на плохом счету у партийцев, а особенно у руководителей, которые только и ждали предлога, чтобы от него отделаться. Не знай Леопольд об этом из верного источника, он, конечно же, не ринулся бы очертя голову в эту опасную авантюру. Трудно было поверить, чтобы кто-то или что-то могло повернуть дело в пользу Рошара. Тем не менее в подобных случаях следует быть готовым ко всяким неожиданностям, и теперь оставалось пенять на себя, что не подумал об этом раньше.
