— И в самом деле, так будет лучше, — сказал он. — Значит, так: я обнаружил тебя на улице Эмиля Бона, неподалеку от вокзала. Ты прятался там в развалинах, дожидаясь ночи, чтобы вскочить в товарный поезд. Я узнал тебя, схватил за шиворот и, поскольку ты был голодный, сводил к себе домой, покормить.

Небо было серым. Уже с час моросил прохладный, как осенью, дождик. Улица была почти безлюдна. Выйдя на асфальт, Делько остановился перед руинами и сказал, указывая на мокро блестевшие обломки:

— Я рад, что все это рухнуло. Жизнь там была тоскливой. Ты помнишь?

Генё не нашел в своих воспоминаниях ничего такого, что оправдывало бы подобное чувство. Они пустились в путь под дождем и долго шли молча. Впрочем, в их молчании не было ничего недружелюбного. Просто молчали два человека, которые вряд ли могли бы узнать друг о друге что-то новое и достаточно уверены в своей близости, чтобы не искать ее в пустых словесах. Словно позабыв о том, куда он направляется, Максим Делько чувствовал себя почти в безопасности. И все-таки он первым нарушил молчание, когда они подходили к большому перекрестку.

— Тебя ничто не гложет от того, что ты выдаешь человека фараонам?

— Есть немножко, — признался Генё. — Но все это старые предрассудки.

Прохожих становилось все меньше. Жена жандармского лейтенанта, семенившая под дождем, узнала Максима, когда поравнялась с ним, но боязнь, что еще больше намокнет ее платье и испортится перманент, помешала ей вернуться и сообщить о встрече мужу, который, как она знала, сидел в кафе «Коммерция». Группы гуляющих укрылись от непогоды на веранде «Золотого яблока». За одним из столиков сидели отец и сын Ватрены в компании мрачно настроенного Аршамбо. Делько и Генё прошли менее чем в полусотне метров от них, но ни один из троих их не заметил.

— Не будьте же таким угрюмым, — говорил Ватрен инженеру, — и не думайте постоянно о том, что вы должны были бы сделать и не сделали. Лучше вспоминайте о том, что вы спасли человека от смерти, не убоявшись опасности.

— Да-да, именно это вы твердите мне изо дня в день с милосердным намерением успокоить мою совесть. Но я все равно барахтаюсь в луже грязи и чувствую себя грязным до мозга костей. Стоит мне подумать о всех тех мерзостях и преступлениях, в которых я принимал участие…

Несколько удивленный последними словами инженера, Ватрен-младший взирал на Аршамбо с пробудившимся интересом. Его отец заметил это и решил прояснить возможное недоразумение:

— По части преступлений нашему другу Аршамбо совершенно не в чем себя упрекнуть. Он просто-напросто молчаливо соглашался с преступлениями других. Кстати, то же самое случалось и со мной, да и тебя это не минует. Мы трусы и лицемеры, я не пытаюсь отрицать очевидное, но именно такими и надо быть в данный момент. И это не мешает нам быть восхитительными созданиями. Вы слышите меня, Аршамбо: восхитительными.

— Да-да, — поддакнул инженер с безрадостной улыбкой. — Я вижу, куда вы клоните. Уран.

— Совершенно верно, Уран. Да вот взять хотя бы эту зиму — когда я просыпался около семи часов, было еще темно. В своей радости возрождения я никак не мог насытиться наслаждением при виде своего шкафа, стола или кувшина с водой. Ну разумеется, у меня была возможность думать о цветах, слонах, деревьях, и я не отказывал себе в этом удовольствии. Но чаще всего я тешился тем, что заглядывал внутрь самого себя. Какое зрелище, Аршамбо! Это напоминает роскошный большой магазин, который ломится от неслыханного изобилия ослепительных сокровищ. Я вас уверяю, это нечто. Несмотря на избыток шкафов, полок, ряды которых теряются в необозримой дали, и усердных продавцов, там нередко царит небольшой беспорядок. Зато есть кое-что всегда ухоженное, аккуратное, вычищенное — это витрина. Ведь надобно приглянуться прохожим, поразить их воображение, не унизив при этом их достоинства и не вызвав у них раздражения. В общем, витрина должна быть такой, какой ее хотят видеть прохожие. Это кажется необычайно трудным, но достигается без особых усилий, совершенно естественно. Как вам известно, вкус у прохожих не всегда безупречен. Например, в данный момент витрины не блестящи, но так не будет продолжаться вечно. Подождите немного. Подождите какие-нибудь пятьдесят лет…

Какой-то человек в плаще, только что скорым шагом пересекший перекресток, остановился у соседнего столика и громко объявил:

— Слышали новость? Арестован Максим Делько.

Аршамбо побелел от страха и проклял тот день и час, когда поддался дурацкому порыву милосердия. Ватрен же, не расслышав, улыбался будущему и восторженно восклицал:

— Какие витрины! Какие витрины!