Это была игра, в которую мы привыкли играть. Мы надолго расставались, и всякий раз, когда мы снова встречались, мы рассказывали друг другу наши три самые важные новости в быстром темпе. У меня есть для тебя новый черновик моего рассказа. Я тренируюсь на дистанции четыреста метров вольным стилем. Я получила четверку на экзамене по алгебре. Я снова смеюсь, но в горле у меня пересохло.

— Ммм… — прищуриваюсь, глядя на воду.

Прошло уже больше десяти лет, но так ли уж много всего произошло на самом деле?

— Я все еще живу в Торонто, — начинаю я, откусывая кусочек мороженого, чтобы оттянуть время. — С мамой и папой всё хорошо — они путешествуют по Европе. И я журналист, на самом деле редактор — я работаю в Shelter, журнале о дизайне.

— Журналист, да? — говорит он с улыбкой. — Это здорово, Перси. Я счастлив за тебя. Я рад, что ты пишешь.

Я не поправляю его. Моя работа включает в себя мало текста, в основном заголовки и отдельные статьи. Быть редактором — значит указывать другим людям, что писать.

— А как насчет тебя? — спрашиваю я, возвращая свое внимание к воде перед нами — вид Сэма, сидящего рядом со мной, слишком раздражает. Я нашла его в социальных сетях много лет назад, на его аватарке был снимок озера, но так и не решилась добавить его в друзья.

— Во-первых, я теперь врач.

— Вау. Это… это невероятно, Сэм, — говорю я. — Не то чтобы я удивлена.

— Предсказуемо, не так ли? И, во-вторых, я специализировался в кардиологии. Еще один шок.

Он вовсе не хвастается. Во всяком случае, он звучит немного смущенно.

— Именно там, где ты хотел быть.

Я рада за него — это то, к чему он всегда стремился. Но почему-то мне также больно от того, что его жизнь продолжилась без меня, как и планировалась. Я прошла свой первый год обучения в университете как в тумане, с трудом справляясь с уроками творческого письма, не в состоянии сосредоточиться ни на чем, не говоря уже о развитии характера. В конце концов один профессор предложил мне попробовать себя в журналистике. Правила репортажа и структура истории были понятны мне, давали мне отдушину, которая не казалась такой личной, такой связанной с Сэмом. Я отказалась от своей мечты стать писательницей, но в конце концов поставила перед собой новые цели. Есть предположение, что, когда придет время для нового главного редактора в Shelter, я буду первой в списке. Я создала для себя другой путь, тот, который мне нравится, но мне больно от того, что Сэму удалось следовать своему первоначальному пути.

— И в-третьих, — говорит он, — я здесь живу. В Баррис-Бей.

Я дёргаю голову назад, и он тихо смеется. Сэм был так же полон решимости покинуть Баррис-Бей, как и стать врачом. Я предполагала, что после того, как он уедет учиться, он никогда не вернется.

С того момента, как мы были вместе-вместе, я мечтала о том, какой будет наша жизнь, когда мы наконец будем жить в одном месте. Я представляла себе, как перееду туда, где он проходил стажировку после моего окончания. Я бы писала художественную литературу и обслуживала столики, пока наши доходы не стали бы стабильными. Мы бы возвращались в Баррис-Бей всякий раз, когда могли, деля свое время между городом и округом.

— Я остался в Кингстоне на стажировку, — объясняет он, словно читая мои мысли.

Сэм учился в медицинской школе Королевского университета в Кингстоне, одной из лучших школ во всей стране. Кингстон был далеко не так велик, как Торонто, но он располагался на озере Онтарио. Сэму суждено было находиться рядом с водой.

— Но я был здесь в течение последнего года, чтобы помогать маме. До этого она болела целый год. Сначала мы надеялись… — он смотрит на воду.

— Мне жаль, — шепчу я, и мы сидим тихо несколько минут, доедая наши рожки и наблюдая, как кто-то ловит рыбу с городского причала.

— Через некоторое время стало казаться, что лучше уже не станет, — говорит он, продолжая с того места, на котором остановился. — Я ездил туда и обратно между этим местом и Кингстоном, но мне хотелось вернуться домой. Ну знаешь, ходить на процедуры и на все приемы. Помогать по дому и в ресторане. Этого было слишком много для неё, даже когда она была здорова. Таверна всегда предназначалась для неё и папы.

Мысль о том, что Сэм был здесь в течение прошлого года, жил в том доме на Дороге Голых Скал, без моего ведома, без моей помощи, кажется монументально неправильной. Я на мгновение накрываю его руку своей и сжимаю, прежде чем вернуть её к себе на колени. Он отслеживает это движение.

— Что насчет твоей работы? — спрашиваю я хриплым голосом.

— Я работал здесь в больнице. Несколько смен в неделю, — он снова звучит усталым.

— Твоя мама, должно быть, очень была рада твоему возвращению, — говорю я, пытаясь звучать оптимистично, а не также разбито, как я себя чувствую. — Она знала, что ты не хочешь здесь оставаться.

— Всё не так уж и плохо, — говорит Сэм так, звуча искренне, и во второй раз за вечер у меня отвисает челюсть. — Я серьёзно, — обещает он с легкой усмешкой. — Знаю, в детстве я ворчал на Баррис-Бей, но я очень скучал по нему, когда был в университете. Мне повезло, что у меня есть это, — говорит он, кивая на воду.

— Кто ты и что ты сделал с Сэмом Флореком? — я шучу. — Но нет, это здорово. Это так замечательно, что ты приехал помочь своей маме. И что тебе здесь не плохо. Я так скучала по этому месту. Каждое лето в городе у меня начинается хижинная лихорадка. Весь этот бетон — он такой горячий и зудящий. Я бы сделала всё, что угодно, лишь бы прыгнуть в озеро.

Он изучает меня, на его лице появляется серьезное выражение.

— Что ж, нам нужно будет сделать так, чтобы это произошло.

Я слегка улыбаюсь ему, затем смотрю на залив. Если бы всё сложилось по-другому, жила ли бы я здесь весь прошлый год? Составила ли бы компанию Сью на её приемах? Помогала ли бы с Таверной? Стала ли бы я продолжать писать? Я бы хотела этого. Я бы хотела всего этого. Потеря снова сдавливает мои легкие, и я должна сосредоточиться на своем дыхании. Не глядя, я чувствую внимание Сэма на своем лице.

— Не могу поверить, что ты был здесь всё это время, — бормочу я, убирая волосы со лба.

Он толкает мою ногу своей, и я поворачиваю к нему голову. На его лице самая широкая ухмылка, в уголках его глаз появляются морщинки.

— Не могу поверить, что у тебя снова есть челка.

6. ЛЕТО, ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

Восьмой класс не был отстойный.

Он не был отстойный, но он был странный. У меня (наконец-то) начались месячные. Кайл Хьюстон коснулся моей задницы на весенних танцах. И к концу сентября мы с Делайлой Мэйсон снова стали лучшими подругами.

В первый школьный день она подошла ко мне в белых ковбойских сапогах и короткой джинсовой юбке и похвалила мой загар. Я рассказала ей о коттедже, стараясь вести себя как можно спокойнее, и она рассказала мне о конноспортивном лагере, который она посещала в Кавартасе. Там была лошадь по кличке Монополия и неловкая история про месячные, связанная с белыми шортами и поездкой верхом длиною в целуй день. (Естественно, у Делайлы начались месячные и появились сиськи, когда нам было по одиннадцать.)

После нескольких дней любезностей и совместных обедов я спросила о Мариссе и Ивонне. Делайла скривила губы от отвращения.

— Мы пошли на групповое свидание с моим двоюродным братом и его друзьями, и они были такими жалкими.

Не то, чтобы я забыла, что произошло год назад, но я была готова оставить это позади. Наличие Сэма в моей жизни означало, что я не испытывала такого же давления, чтобы угодить Делайла, не воспринимала её так серьезно, хотя я была полна решимости никогда не быть такой жалкой. Кроме того, дружба с Делайлой означала больше никаких обедов в одиночестве, никакого ощущения себя полной неудачницей. И хотя я бы никогда не назвала её милой, Делайла была забавной и умной.

Она выбрала крашей для нас обеих, сказав, что старшеклассники были намного симпатичнее, но нам нужно было потренироваться, прежде чем мы доберёмся до них. Моим был Кайл Хьюстон, у которого был и колорит, и индивидуальность картофельного пюре. (Со своей стороны, Кайл, похоже, тоже не слишком был заинтересован. То есть до тех пор, пока он не пощупал меня на танцах.)