Он кивнул и провел рукой по волосам.

— Это случилось в ресторане. Он готовил. Мама была дома, и кто-то позвонил нам, чтобы сказать, что папа упал и что скорая помощь увезла его в больницу. Потребовалось всего десять минут, чтобы добраться туда — ты же знаешь, как близко находится больница, — но это не имело значения. Его уже не было, — он сказал это быстро, как будто ему было больно произносить эти слова.

Я протянула свою руку и сжала его, затем повернула его браслет так, чтобы лучшая часть узора была обращена вверх.

— Мне жаль, — прошептала я.

— Объясняет всё желание быть доктором, да?

Я видела, что он пытался казаться оптимистичным, но его голос был тусклым. Я улыбнулась, но ничего не ответила.

— Расскажи мне, каким он был… Когда будешь готов, — сказала я вместо этого. — Я хочу услышать о нем всё.

— Хорошо, — он снова взял в руки удочку. Затем добавил: — Извини, что в твой последний день был таким грустным.

— Во всяком случае, соответствует моему настроению, — я пожала плечами. — Я немного расстроена из-за того, что лето заканчивается. Я не хочу завтра ехать домой.

Он стукнул меня по колену своим.

— Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала.

5. НАСТОЯЩЕЕ

Лицо Сью смотрит на меня, волосы завязаны сзади, улыбка такая широкая, что на ее щеках появились ямочки. От ее глаз веером расходятся морщинки, которых раньше там не было, но даже на грязной газетной бумаге местной газеты можно разглядеть решимость в легком вздернутом подбородке и руке, лежащей на бедре. На фотографии она стоит перед таверной под заголовком «Дань уважения любимому бизнес-лидеру Баррис-Бей»

Я научилась бороться с одиночеством, которое угрожало поглотить меня в двадцать с небольшим лет. Это формула, которая включала в себя погружение в работу, секс без обязательств и дорогие коктейли с Шанталь. Потребовались годы, чтобы довести дело до совершенства. Но, сидя в номере мотеля с некрологом Сью в руках и глядя на сверкающее вдалеке озеро, я чувствую это каждой частичкой своего тела — скручивание живота, боль в шее, стеснение в груди.

Я могла бы поговорить с Шанталь. Она отправила еще три сообщения, прося меня позвонить ей, спрашивая, когда похороны, и хочу ли я, чтобы она приехала. Я должна хотя бы написать ей ответное сообщение. Но если оставить в стороне срыв на День Благодарения, я не слишком часто говорила с ней о Сэме. Я говорю себе, что у меня нет сил вдаваться в подробности прямо сейчас, но скорее всего, если я начну говорить о нём, о том, как монументально чувствовать себя здесь, как страшно, я, возможно, не смогу сдержаться.

Что мне действительно нужно, так это бутылка вина. Мой живот урчит. И, может быть, немного еды. Я ничего не ела, кроме маффина с изюмом с моей экстренной остановки у «Тим Хортонс». Поздний вечер выдался жарким, поэтому я надеваю самое легкое, что взяла с собой: хлопчатобумажное платье макового цвета без рукавов длиной выше колен. Спереди оно застегивается на большие пуговицы, а на талии пояс. Я застегиваю свои золотые сандалии и направляюсь к двери.

Прогулка до центра города занимает около двадцати минут. К тому времени, как я добираюсь туда, моя челка прилипает ко лбу, и я собираю волосы в плотный пучок на макушке, чтобы охладить шею. Если не считать нового кафе с щитом, рекламирующим латте и капучино (ни того, ни другого вы не могли бы найти в городе, когда я была ребенком), семейные заведения на главной улице почти не изменились. Почему-то я не была готова к тому, что увижу масляно-желтое здание и красную вывеску, расписанную цветами польского народного творчества. Я стою посреди тротуара и смотрю. Таверна погружена в темноту, зелёные зонтики во внутреннем дворике сложены. Вероятно, это первый случай с момента открытия ресторана, когда он закрыт в четверг вечером в июле. На входной двери приклеена маленькая табличка, и я, не задумываясь, направляюсь к ней.

Это короткое сообщение, написанное черным маркером: Таверна закрыта до августа в связи с потерей владелицы Сью Флорек. Мы благодарим Вас за Вашу поддержку и понимание. Интересно, кто это написал? Сэм? Чарли? Бабочки заполняют мой живот. Я прислоняюсь к стеклянной двери, обхватив лицо руками, и замечаю, что внутри горит свет. Он доносится из окон, которые ведут на кухню. Там кто-то есть.

Словно притянутая магнитной силой, я направляюсь к задней части здания. Тяжелая стальная дверь, ведущая на кухню, приоткрыта на несколько сантиметров. Бабочки превращаются в стаю порхающих чаек. Я открываю дверь шире и вхожу внутрь. И тогда я замираю.

У посудомоечной машины стоит высокий мужчина с песочного цвета волосами, и хотя он повернут ко мне спиной, его так же легко узнать, как моё собственное отражение. На нём кроссовки, синяя футболка и шорты в темно-синюю и белую полоску. Он всё ещё стройный, но его гораздо больше. Вся золотисто-коричневая кожа, широкие плечи и сильные ноги. Он трёт что-то в раковине, кухонное полотенце перекинуто через плечо. Я наблюдаю, как напрягаются мышцы на его спине, когда он кладёт блюдо в машинку. При виде его больших рук кровь проносится до моих ушей так громко, что кажется, будто волны разбиваются у меня в голове. Я помню, как он склонялся надо мной в своей спальне, проводя пальцами по моему телу, будто он открыл новую планету.

Его имя тихо слетает с моих губ.

— Сэм?

Он поворачивается, на его лице выражение замешательства. Его глаза — чистое голубое небо, какими они всегда были, но так много всего изменилось. Края его скул и челюсти стали жестче, а кожа под глазами приобрела фиолетовый оттенок, как будто сон ускользал от него ночи напролёт. Его волосы короче, чем раньше, укорочены по бокам и лишь немного растрепаны на макушке, а руки у него сильные и мускулистые. Он был красив в восемнадцать лет, но взрослый Сэм настолько разрушителен, что я готова расплакаться. Я пропустила то, как он стал таким. И горе от этой потери — от созерцания того, как Сэм превращается в мужчину, — словно ладонь, сжимающая мои легкие.

Взгляд Сэма скользит по моему лицу, а затем опускается вниз по моему телу. Я вижу искру узнавания, которая вспыхивает, когда его глаза возвращаются к моим. Сэм всегда тщательно скрывал свои чувства, но я потратила шесть лет на то, чтобы выяснить, как их распознавать. Я посвящала несколько часов изучению едва уловимого движения эмоций на его лице. Они были похожи на дождь, который шёл от дальнего берега и по воде, скромный до того момента, пока не оказывался прямо там, забарабанив в окна коттеджа. Я запомнила его отблески озорства, отдаленный гром его ревности и пенистые волны его восторга. Я знала Сэма Флорека.

Его глаза встречаются с моими. Их хватка так же безжалостна, как и всегда. Его губы сжаты в ровную линию, а грудь расширяется от медленных, ровных вдохов.

Я делаю неуверенный шаг вперед, как будто приближаюсь к дикой лошади. Его брови взлетают вверх, и он качает головой, как будто его разбудили ото сна. Я останавливаюсь.

Мы молча смотрим друг на друга, а затем он делает три гигантских шага ко мне и обнимает меня так крепко, как будто его большое тело — кокон вокруг моего. От него пахнет солнцем, мылом и чем-то новым, чего я не узнаю. Когда он начинает говорить, в его голосе слышится глубокая хрипотца, в которой мне хочется утонуть.

— Ты вернулась домой.

Я крепко зажмуриваю глаза.

Я вернулась домой.

***

Сэм отстраняется от меня, его руки на моих плечах. Его глаза недоверчиво осматривают мое лицо.

Я слегка улыбаюсь ему.

— Привет, — говорю я.

Кривая ухмылка, приподнимающая уголок его рта, — это наркотик, от которого я никогда не отказывалась. Едва заметные морщинки в уголках его глаз и щетина на лице — новые и такие… сексуальные. Сэм сексуален. Так много раз я задавалась вопросом о том, каким он будет, когда вырастет, но реальность тридцатилетнего Сэма гораздо более основательна и опасна, чем я могла себе представить.

— Привет, Перси.

Моё имя слетает с его губ прямо в мою кровь, вызывая внезапный прилив желания, стыда и тысячи воспоминаний. И так же быстро я вспоминаю, почему я здесь.