Отложив так и не раскрытую книгу, она задумывается, часто затягиваясь, потом подливает себе крепкого кофе. Сантименты испаряются вмиг, когда голова прояснится. Все предстает в беспощадном свете — потери, приобретения. Что же она все-таки для Митина? Если бы не встречи после его поездок, она бы думала, что просто он привык к ней. Она — его дурная привычка! Не слишком ли просто? Как любит рассуждать Лютикова, всякие отношения держатся по преимуществу на чем-то одном. Права ли она? Опытный лидер их театра, некрасивая, жадная, чертовски сообразительная и талантливая непостижимо, Лютикова фантастически приспособленный к жизни человек. К театральной жизни в особенности. Из всех, кого Катя знает, это, может быть, единственно понятный ей представитель актерской профессии. Но учиться у нее Кате не хочется, у Старухи — вот у кого она старалась перенять профессиональные навыки. Но таких, как Крамская, сегодня жизнь не производит. Лютикова умеет жить на двести процентов, извлечь из круговорота дней самое яркое, вкладываться в любое дело безоглядно. И как-то так получается, что она, не вымогая, завалена подарками; жертвуя временем, здоровьем, доходит лишь до той границы, где не надо расплачиваться собственными удобствами или образом жизни. И все же Катя в мыслях часто цитирует Лютикову. Очевидно, по несходству характеров, поведения Лютикова выработала потрясающую шкалу понятия «брак». В этой шкале «брак-привычка» стоит на почетном месте. Про каждый вид брака Лютикова может сочинить новеллу.

Почти все Катины просчеты с Митиным связаны с одним и тем же. Она хочет отношений, построенных только на чувстве. Никаких примесей, иных мотивов, ничего другого ей вообще не надо. Всяческих там «путей к сердцу через желудок», материальной озабоченности, боязни одиночества. Она хочет почти нереального: чтоб он любил ее за нее самое, ни за что больше. Но как отделить, где она сама, а где ее сценический успех, неприспособленность, одиночество?

У Митина, как у большинства мужчин, один закон: если они не заняты делами, то пойдут за той женщиной, к которой тянет, с которой психологически комфортабельней. Тянет — не тянет. И тут имей она хоть миллионы достоинств или миллионы недостатков — все одно. Если тянет, он прибежит, не тянет — найдет любую отговорку и не придет.

Почему у нее так трудно складывается с ним? Или такого трудного выбрала? Может, думала она, вспоминая своих благополучных соседей или кое-кого из близких, секрет удачного брака в детях, терпимости, умении не замечать обоюдных недостатков? У самой Кати недостатков столько, что терпимости надо вагон. У Федора была спасительная перегруженность, отключенность от всего, он просто не замечал ее недостатков, принимая Катю такой, какой она оборачивалась ему. Возможно, это был вид равнодушия. Может, наоборот, высшей любви? У Митина же была дьявольская проницательность на Катино настроение. За две версты он чуял — в духе она или сорвана со всех петель. Поэтому именно на него изливались всегда ее самоедство, недовольство собой. Когда это проходит, она ищет его.

«Если б я тогда не уехал, — вспоминает она митинский ответ на ее упрек, — ты б сама сбежала. Думаешь, я не чувствовал, как тебе надоел? Ты прямо мечтала вырваться из-под моего контроля».

А через неделю он снова уезжает.

— Ладно уж. «Уходя — уходи», — смеется она, цитируя плакат, висящий над столом Митина в отделе.

— Мчусь, — взглядывает он на часы и невнимательно обнимает ее. В дверях останавливается, будто что-то забыл. — Послушай, Кать. Ты, часом, не больна?

— С чего ты взял?

Митин возвращается.

— Вспомнил, что ты жутко кашляла ночью. Ты у врача-то была?

— Была, была, ничего нового, — выпроваживает она его. — Торопись.

— И гонишь ты меня как-то не так. Эй, актриса! Ты положительно мне не нравишься. — Он пристально всматривается в нее. — Поеду-ка я завтра, пожалуй. — Он скидывает плащ. — Допрошу твоего доктора с пристрастием.

— С ума сошел! — взрывается Катя. — Какой допрос! Я записана к профессору, сегодня у меня спектакль. Опоздаешь, выметайся!

Катя толкает его в спину, кидает ему плащ. Он слабо упирается. В нем еще живет беспокойство, сострадание, но вольный дух пространства побеждает. Дверь хлопает; за ней: «Позвоню при первой возможности!» — и стук шагов по ступенькам.

Сколько раз так бывало! Но теперь эта история с дочерью посерьезнее всего прошедшего. Скоро двенадцать, пора собираться на читку. Она смотрит на себя в зеркало — худая, прямая, с голодным блеском в глазах.

Через час Катя уже окунается в атмосферу театра. Кивки, вопросы, последние новости. У проходной рядом с расписанием репетиций — объявление. Все приглашаются слушать пьесу Василия Буланова «За пределами». Ну что ж, думает Катя, за пределами так за пределами.

Лихачев любил открывать гениев, и Буланов был, очевидно, одним из них. Никто в труппе не знал, о чем пьеса, хотя просочились слухи, что она предполагает музыку и танцы. Худрук, как известно, считал лабораторией современной пьесы тот театр, который опирается на достижения смежных искусств. Катя не считала музыку, живопись или кино смежными искусствами, но Лихачеву она верила и прощала многое. Несмотря на жуткий характер, нетерпимость его к иным точкам зрения, предубежденность в отношении некоторых людей, в режиссуре он был остросовременен, вводил в ткань спектакля документы, умел предельно обнажать конфликт, не отвергая любую сценическую условность. А в последнее время у Лихачева обнаружилось острое пристрастие к кино и телевидению. При распределении ролей он спрашивает: «Где снимаешься? У кого? А по ящику тебя будут показывать?»

Катю по ящику не показывали. Совсем недавно ей предложили большую роль, эдакий вариант современной Стрекозы из известной басни. Участие в съемках исключало репетиции «Воскресения». Она отказалась от заманчивой возможности, поразив всех своим отказом.

Личной заинтересованности в пьесе Буланова у Кати не было, получить еще одну роль ей не светило. Сегодня она шла в театр потому, что эта дорога — на читку ли, на репетиции или спектакли — была единственной ее неодолимой заботой и утехой, без которой она не мыслила своей жизни. Как всегда, она влетела в зал с будоражащим постукиванием внутри, думая о том, что должно же быть в пьесе что-то интересное, раз худрук откопал этого драматурга на последнем курсе Литинститута.

Читку перенесли в директорский кабинет. Катя вошла, поискала глазами Ларионова. Всю последнюю неделю Славка сильно помогал ей разбираться с ролью Масловой, они почти не разлучались, и Катя поняла, что Ларионов — прирожденный режиссер. Он мог выдумать любую ситуацию и вжиться в нее так, что она казалась абсолютно достоверной. Уже в «Утиной охоте» Лихач использовал его как второго режиссера. Вроде бы Катя дружила с Ларионовым, но часто у нее возникало ощущение, что в чем-то он совершенно чужд ей, многое в его жизни оставалось загадкой.

Ларионов уверял, что был женат два раза: на актрисе и на «станционной смотрительнице», теперь он стоял насмерть, чтоб не жениться в третий. За три года, что они вместе работали, в его мужском наборе всегда были широко представлены красотки сферы дизайна — манекенщицы, модельерши, закройщицы ателье. Сейчас в театр регулярно ходила фотомодель Рая с роскошными темными глазами и волосами, высокой талией и загадочной улыбкой. Одевалась Рая по последней трудновоспринимаемой лоскутно-веревочной моде, была глуповата и необразованна, но Славку боготворила. Она мечтала о совместной жизни с ним, собиралась ради этого уйти из рекламного бюро. Но Катя знала, что об уходе из столь перспективного дела Рая думала больше потому, что появилась некая Галка, новая звезда рекламы, и теперь именно ее портретами были увешаны витрины парикмахерских салонов и ювелирных магазинов. В профиль, анфас, окольцованная желтым янтарем по шее и кистям рук, со стрижкой «сесон» или распущенными волосами. Галя проходила как личность и жемчужина, и от этого Рая лезла на стенку. А когда приходила в себя, принималась за Славку, окружая его неслыханным комфортом по части кормежки и экипировки. Ларионов начинал подумывать о Рае как о возможном варианте женитьбы, а Катю это почему-то задевало, хотя для нее он всегда оставался партнером и доверенным лицом. Иногда он выполнял еще и роль «подсвечника», то есть делал вид, что состоит при ней, чтоб отваживать назойливых ухажеров.