— Перенесла ангину или воспаление легких на ногах, — доктор пожал плечами, — разные могут быть причины, потом ревмокардит, образовался рубчик — он раздражает проводящие пути, становится источником патологических импульсов… — Хирург замер, потер лоб, словно не мог совладать с мыслями. — Оперирует профессор Романов, я буду ассистировать. Дмитрий Федорович уезжает в зарубежную командировку через неделю, так что не позже будущей пятницы. Хотя, повторяю, не все до конца ясно. — Он вдруг остро посмотрел на Митина, цепко вбирая оттенки чувств на его лице. — Не ожидал, что вы такой молодой. — Он резко отбросил окурок. — Дочка-то ваша уже взрослый человек. Даже чересчур.

— В каком смысле? — насторожился Митин. Ему не понравился комплимент по своему адресу. Доктор сам был чересчур молод.

— Никого не признает, все берет на себя. В жизни это пригодится. — Завальнюк вдруг оборвал себя. — Что вас еще интересует?

Митин не понял, что именно имел в виду Завальнюк, говоря о взрослости Любки, он хотел конкретности деталей, когда к ней пустят, что принести, нужна ли сиделка, но спросил только, можно ли будет побеседовать до операции с Романовым. Завальнюк от прямого ответа уклонился: мол, возникнет такая необходимость — побеседуете, но пока не о чем беспокоиться, все идет нормально, просто уточняется свертываемость крови.

Поблагодарив, Митин двинулся к двери, поняв, что Завальнюк неоткровенен, смертельно устал, а у профессоров, как видно, абсолютно не возникало желания разговаривать перед операцией с отцами своих пациентов. Краем глаза он успел зацепить доктора, метнувшегося к телефону и уже начисто забывшего о посетителе. Задержавшись у двери, пытаясь вспомнить что-то важное, что не спросил, Митин услышал:

— Ваня! Алло! — Завальнюк форсировал сиплый голос и орал в трубку. — Значит, записывай! Получил всего двадцать пять бутылок. Вам мы можем на отделение выделить только четыре, но мне обещали, что на будущей неделе подкинут больше. Имей в виду, им нужны наши кривые диагностики сосудов при операциях тромбофлебита. И методику сшивания. Что? А ты заставь! Где тебе людей взять? Пусть чертят те, кто не на картошке! Понял? Пока!

Митин прикрыл дверь, зыбко скользнула мысль: методика сшивания. У него лежала заявка из Норильска, от какого-то Кисликова, патентовавшего клей БР. Он уверял, что БР скрепляет кровяные сосуды диаметром не свыше полмиллиметра. Возможно, что и так, но заявка неправильно оформлена. Митин нахмурился, вспомнив, сколько времени, сил и средств уйдет на переоформление. Их всегдашней бедой были эти затяжные консультации, объяснения в связи с неправильно выраженными формулами изобретения. В какую круглую сумму могло бы вылиться сокращение оформления!

В палате Любы не было. Блондинка с ямочками делила клубнику на равные порции, еще одна, с лицом высохшим, как жухлый, орех, разрезала кулебяку. Не догадался, заныло в груди Митина, не догадался принести чего-нибудь домашнего, жалкие цветочки прихватил. Он бегом спустился в парк, на первой же скамейке увидел Любку. Рядом с двумя забинтованными мужиками — один разлил поллитровку по стаканам, и все трое тут же их опрокинули.

— Хотите? — предложил высокий лысоватый парень, заметив, как дернулся навстречу Митин. — У нас тут еще на донышке.

Внутренне закипая, Митин выпил остаток. Березовый сок! Господи, хоть скандала не придется устраивать. Любка помахала парням рукой, пересела с отцом на другую скамью.

— К ним спешила? — приревновал он, вспоминая, как она торопилась ускользнуть.

— Спешила? — Она будто удивилась. — Что тебе сказал Завальнюк? — Любка махнула рукой. — Впрочем, что он скажет… Все они говорят одно и то же. Лучше бы уж поскорей! — Она вдруг сникла. — Кошмарней нет этой неизвестности. Двоих в палате уже прооперировали. — Она замолчала, думая о своем.

Митин расстроился, ему хотелось найти какие-то важные, настоящие слова, тут он увидел медсестру, совсем перепугался, что выгонят; посмотрев на часы, ахнул.

— Небось опаздываешь? — тут же засекла его Любка. — У тебя ведь навалом дел в Москве?

— Операция на будущей неделе, — быстро сказал Митин. — Сам профессор будет оперировать.

— Знаю. — Она спокойно достала из халата сигареты, зажигалку. — Что-то выясняют, не пойму что. Он тебе не говорил?

— Нет. — Он отвернулся, чтобы не видеть, как она курит. Для него это не было новостью, но сейчас, с ее сердцем…

Когда он впервые наткнулся на окурки, растыканные повсюду в доме, почувствовал запах табака, он прямо зашелся от негодования. «Успокойся, — покраснела Любка, — я вовсе не исключение, девчонки из медицинского давно курят». Она отодвинула сигареты, но на другой день прятаться не стала.

— Значит, Романов? — задумчиво протянула Любка. — Это хорошо. А то он должен был ехать за рубеж, опытом обмениваться. — Она наматывала прядь волос на палец. — Уж скорее бы! — повторила с тоской.

— Завтра приволоку тебе чтиво хорошее. А что из еды хочется?

— Жаль, — сказала она, думая о своем.

— Что? — Он не понял.

— Жаль, что эта командировка Романова так скоро. — Она загасила сигарету, ища, куда бросить окурок.

— Главное, что он прооперирует. А потом, у меня есть в запасе один вариант.

— Ошибаешься, операция это еще не все. — Любка поднялась. — Сыро, пойдем. — Она внезапно побледнела, осунулась. У двери палаты протянула руку. — Тебе, пожалуй, не надо входить. Когда ты теперь появишься?

— Я ж сказал, завтра. — Он удивился. — Детективы прихвачу. И чего-нибудь вкусного.

— Лучше в субботу, — возразила она, — Посещения с четырех.

— Как скажешь, — он обиделся.

Она помахала ему, потом вспомнила:

— Знаешь, принеси шоколада, блок сигарет, только хороших — «Мальборо» или «Аполлон». И какую-нибудь бутылку фирменную.

— Еще чего!

— Надо, надо, — подтвердила Любка. — После операции и анестезиологу, и сестрам в реанимационной, и санитарам. — Она чуть задумалась. — От анестезиолога вообще очень многое зависит.

— Конечно, — заспешил он. — Обо всем подумаем после операции. — «Фирменную», — с раздражением повторил про себя.

— Мотя, — она кисло усмехнулась, — это надо не  п о с л е  операции, а  д о. Здесь больные относятся к персоналу как к донорам или спасителям. Не жмись, папуля, ведь они копейки получают!

— Я ж не об этом! — Митин вынул из бумажника все имеющиеся в наличии купюры. — Возьми вот…

Он вышел, недовольный встречей, неожиданным отказом Любки увидеться завтра, он не знал, что с собой делать, как распорядиться неожиданной свободой. Обдумывая ситуацию, он медленно брел к воротам, мимо пустого разнотравья вазона, пахло розоватой кашкой и полынью. Теперь он различал вдали меж берез множество банок, подвешенных к стволам. «И родина щедро поила меня…» — вспомнилось. И вдруг нахлынула, до помутнения в голове, неистовая жажда отдыха, жажда расслабиться хоть на мгновение, отключиться от всех этих фирменных сигарет, предстоящей операции, от Романова с его загранкомандировкой и Завальнюка с его оценками и кривыми диагностики. Нырнуть в березняк, вдохнуть сырую предвечернюю синеву, запахи лета, расправить мышцы, вбирая озон в усталые легкие. Ведь были у него планы провести отпуск с Катькой на озерах, питаться выловленными окуньками, жариться на солнце в натуральном виде и слышать ее голос, в котором будто потрескивают горящие поленья. Да, были планы, да сплыли, куда денешься! С отпуском, как и со всем прочим, теперь полная хана.

У больничных ворот Митин приостановился, собираясь с мыслями. Старуху не застать, она репетирует после семи. Можно смотаться к Ширяеву, если успеть на автобус, отходящий от Химок на Дерноград. Конечно же! Повеселев, он устремился к воротам, не обращая внимания на девичью фигуру, стремившуюся серой мышью прошмыгнуть мимо него. Видно, и эта девушка чего-то не хотела упустить в жизни, но сторож выловил ее в воротах и вернул обратно.

Автобус шел лесом, струился дымок Подмосковья, жгли сучья, мусор — очищали зону отдыха. Дым всегда возвращал Митина в то лето, когда он пер по горящей тайге, в раскаленном удушье, не видя конца пути. Консервы кончились, питался корнями, ягодами, чем попадется. А попадалось мало, после пожара что уцелеет?