— Весь смысл в том, чтобы отходили они постепенно, — сказал Семёнов. — Без большого перепада температур.

Работали медленно, подолгу отдыхая.

— В дизельной сейчас тепло, — позавидовал Гаранин. — Авиационная подогревальная лампа, небось, в несколько минут всю стужу оттуда вытеснила.

— Я Сашу предупредил, чтобы не забывал проветривать, — отозвался Семёнов. — Так что вряд ли у них намного теплее, чем у нас. Деликатнее, дружок, блок питания!

Уложили, закутали в спальный мешок, снова уселись отдыхать. Помолчали, налаживая дыхание.

— Вот и согрелись немножко, — улыбнулся Семёнов. — Амундсен сказал, что единственное, к чему нельзя привыкнуть, — это холод. И согревался работой.

— К Южному полюсу он добирался на собаках, — напомнил Гаранин, — и подъём на купол происходил постепенно. В этом всё дело — постепенно! Поэтому Амундсен и его товарищи не очень страдали от кислородного голодания.

— Как наши ребята в санно-гусеничном походе, — кивнул Семёнов.

— В первые дни на Востоке у меня всегда возникает комплекс неполноценности. Я кажусь себе старым и дряхлым…

— Но потом, — подхватил Семёнов, — ты видишь, что юный Филатов — такой же гипоксированный элемент, и тебе становится легче. Так, что ли?

Гаранин засмеялся.

— Не по-христиански, но именно так.

— Я тоже самому себе противен, — признался Семёнов. — Ну, сколько этот блок весит, килограммов сорок? А руки до сих пор дрожат.

— Похныкали друг другу в жилетку, и вроде полегчало. — Гаранин встал. — Ну, давай.

За полчаса работы сняли и запаковали в мешки четыре блока передатчика.

— Остаётся «Русалка». — Семёнов с нежностью погладил приёмник. — Потерпи, подружка, скоро тоже погреешься.

— Твой-то приёмник где? — спохватился Гаранин. — Послушаем, как в Мирном люди живут, — в порядке культурного отдыха?

Семёнов принёс из холла чемодан, достал небольшой приёмник на батарейном питании и настроился на Мирный. Пошла морзянка.

— С Беловым работают. — Семёнов прислушался и предупредительно поднял руку. — Тише…

Он замолчал и прильнул к приёмнику.

— В Мирном начинается пурга. Видимость резко ухудшилась…

— Ну? — Гаранин придвинулся.

— На Молодёжной второй день метёт, видимость ноль, — не отрываясь от приёмника, расшифровывал морзянку Семёнов. — Белова может принять австралийская станция Моусон… Это запасной вариант… Белов решил пробиваться в Мирный…

— Идут, выключай, — сказал Гаранин. — Ребятам пока рассказывать на стоит.

Семёнов выключил приёмник. Из кают-компании послышались голоса.

— На место, «Русалочка». — Семёнов с натугой вытащил блок рабочих каскадов.

В радиорубку быстро вошли Бармин и Дугин. Они тяжело дышали. Дугин сдвинул подшлемник на подбородок, снял рукавицы, сгрёб со стола иней и протёр сухие губы.

— Что случилось? — спросил Семёнов, сдерживая неожиданно возникшее чувство тревоги.

— Беда, Николаич, — выдохнул Дугин.

— Филатов? — Семёнов похолодел. — Где он?

— В порядке Веня, — успокоил Бармин. — Дизеля…

— Что дизеля?

— Разморожены. — Голос Дугина дрогнул. — Беда, Николаич…

— Фу ты, напугал. — Семёнов улыбнулся, быстро взглянул на Гаранина. — Пошли, Андрей.

Дугин сказал правду: оба дизеля вышли из строя. Это была катастрофа — без дизелей на Востоке делать нечего. Дизель-генератор даёт электроэнергию и тепло, в которых Восток нуждается больше, чем любое другое жильё на свете. Без электричества безмолвна рация, гаснут экраны локаторов, бесполезной рухлядью становится научное оборудование. Ну, а без тепла на Востоке можно продержаться недолго: в полярную ночь — не больше часа, в полярный день — несколько суток. А потом лютый холод скуёт, свалит, убьёт всё живое.

Нет дизелей — прощай, Восток!

Все эти мысли мелькали в голове Семёнова, когда он осматривал следы катастрофы. Две тоненькие, еле заметные трещины, а превратили оба дизеля в груду никому не нужного металлического лома. На первом треснула головка блока цилиндров, на втором — корпус.

Оба в утиль!

Не слили воду из системы охлаждения? Кто консервировал дизели в прошлом году? Лихачёв был механиком!.. Нет, быть такого не может, чтобы Степан Лихачёв не слил воду. Наверняка дело в другом: просто образовалась воздушная пробка, и часть воды не вышла из системы… Да ещё конденсат… вот и получилось скопление влаги… Да, наверное, так, только так. А зимой, когда морозы перевалили за восемьдесят, эта беспризорная, обманом оставшаяся вода и разорвала стальные тела дизелей.

Всё. Нет дизелей — прощай, Восток!

Семёнов крепко сжал челюсти, чтобы не застонать. «Ты мне станцию оживи, чтобы задышала и запела…» — напутствовал Свешников. Оживил! Веруню обидел, Андрея, ребят сорвал, потащил на край света — для чего? Два самолёта, двадцать человек лётчиков и механиков «Обь» доставила за пятнадцать тысяч километров — зачем?

Доложить о том, что из-за двух никчёмных трещин наука ещё на год останется без Востока!

— Садись, братва, закуривай, — услышал Семёнов голос Филатова. — Отзимовали.

В этих словах были насмешка и вызов. Что ж, справедливое, хотя и жестокое обвинение. Банкрот остаётся банкротом, вне зависимости от причин, которые привели его к разорению. Победителя не судят, проигравшего презирают — таков суровый закон жизни. О том, что дизели разморожены, он, Семёнов, знать не мог. Но в том, что станция Восток не оживёт, виновен будет он и больше никто. И по большому счёту это правильно.

Семёнов обернулся. Люди молчали, лишь Гаранин взглядом своим говорил, умолял: «Думай, Сергей, думай. Я, к сожалению, в этих игрушках не понимаю, думай за нас обоих!»

— Что предлагаешь, Женя? — спросил Семёнов.

— Не знаю, Сергей Николаич.

— Ты, Филатов?

— Вызывать обратно самолёт и лететь в Мирный за новыми дизелями! — выпалил Филатов.

Семёнов снова склонился к дизелям. Вспомнил забавную присказку Георгия Степаныча: «Не тушуйтесь, ребятки, у меня есть сорок тысяч американских способов выхода из любого положения!» И находил! Но перед этими жалкими трещинками и сам Степаныч спасовал бы. Ничем их не заклеишь, не замажешь, даже сварка — будь у них сварочный аппарат — здесь бесполезна.

Подошёл Гаранин.

— Влипли, Андрюха… — тихо проговорил Семёнов.

— Не впервой мы в таких переделках, Серёжа.

— В такой — впервой…

— А шурф? — улыбнулся Гаранин — Ищи лопату, Серёжа, ищи лопату!

— Нет её здесь, Андрей, и не может быть.

— Найдёшь! Ищи и найдёшь!

— Спасибо.

И память возвратила его в первую зимовку…

…После двухнедельного аврала люди так вымотались, что Семёнов разрешил отдыхать днём не один час, а два. До конца зимовки оставалось ещё около трёх месяцев, и Семёнов по опыту знал, что в этот период к людям нужно относиться особенно бережно, так как физическая и нервная усталость достигла уже такого предела, за которым от малейшей искры возможен взрыв, как в шахте, когда накапливается рудничный газ. Поэтому и разрешил отдыхать два часа. Хорошо бы, конечно, больше, но тогда пострадали бы научные наблюдения, ради которых и была основана эта чрезвычайно дорогостоящая станция Восток.

А случилось вот что. Учёные предполагали, что в полярную ночь на ледяном куполе морозы будут под девяносто градусов и безветренная погода; в действительности же морозы перевалили только за восемьдесят, и по нескольку раз в месяц задувал ветер пять-десять метров в секунду, а иной раз более пятнадцати. И тогда начиналась позёмка, переходящая в сплошную снежную мглу. А в начале октября на станцию неожиданно налетела пурга, ветер с каждым часом усиливался и достиг двадцати пяти метров в секунду. И хотя морозы в пургу резко ослабли, покидать домик стало крайне опасно, и Семёнов запретил выпуск радиозондов, а на метеоплощадку разрешил выходить только группой. Когда же на третий дань пурга окончилась, аэропавильон исчез, пятиметровой высоты строение из дюралевого каркаса, обтянутого брезентом, разметало ветром, и обломки каркаса находили потом в радиусе трёх километров от станции.