— Чего ждёте? — бешено. — Мост!

— А без него не перемахнём? — поинтересовался Веня.

Николаич взглянул так, что Веню сдуло с трактора.

— Не видишь, мальчишка?!

Трещина-то уже в полтора метра! Шутки в сторону, товарищи полярники, с двух сторон моё хозяйство отсекает. Доски, брусья запорошило, стали выдёргивать их, выковыривать ломами.

Николаич потащил к трещине здоровенный брус.

— Шевелитесь, ребята!

Послышался препротивнейший треск, и в ста метрах справа раскололо метеоплощадку. Боковым зрением я видел, как падают мачты ветромеров и актинометрическая установка.

— Быстрее, чёрт побери!

А трещина то расходилась до двух метров, то медленно сходилась — как говорят, дышала. Риск большой, а нужно переезжать — без радиостанции на Льдине нечего делать.

Навели мы это шаткое инженерное сооружение, Николаич прошёлся по нему, потопал ногами.

— Давай помалу!

Полозья чуть дрогнули, оторвались от вмёрзшего в них снега, и домик стал метр за метром ползти на буксире.

— Стоп! Слезай!

— Это почему? — У Вени отвисла челюсть.

— Сказано — слезай!

Николаич уселся за рычаги и повёл трактор на мост. Брусья, доски трещали, вдавливались в кромки, на миг мне даже показалось, что задняя часть трактора оседает, но Николаич газанул и вырвался на ту сторону. Потом соскочил на снег.

— Мост поправить, положить сверху ещё ряд досок. Перетаскивайте поближе к кают-компании, сначала радиостанцию, потом антенны. Выполнять! — И побежал к метеоплощадке.

— Спасибо за разрешение. — Веня ещё весь трясся от обиды. — Не доверяет, что ли?

— Потом, Веня, потом!

Я-то знал, почему Николаич погнал Веню с трактора и сам повёл его на мост: и нервы у Николаича покрепче, и не любит чужими руками жар загребать. Так что обиделся Веня напрасно.

Между тем для группы Кирюшкина события приняли дурной оборот.

Под тяжестью магнитного павильона лёд просел, вода из бывших снежниц, замёрзнув, крепко прихватила полозья, и пока их обтёсывали пешнями, вал торосов приблизился на опасное расстояние. К тому же луна скрылась за облаками, света от факелов было чуть больше, чем от церковной свечки, и полутьма с её тенями сгущала, преувеличивала опасность: хотя вал, наверное, был метрах в ста пятидесяти, казалось, что он совсем рядом, что ещё минута — и он раздавит и павильон, и трактор, и людей.

— Дядя Вася, Женя, ещё немножко!

А Груздев-то стал разговорчивый, подумал Дугин, яростно обкалывая лёд. И глаза, как у Махно, когда его витаминами дразнят, — молящие. Разговорился! Раньше, бывало, спросишь его о чём, слово будто червонец роняет — достоинство блюдёт. Кандидат наук, шишка на ровном месте! В дрейфе ещё туда-сюда, перед Северным Ледовитым океаном все равны, а вернёшься на материк, встретишь — спасибо, если узнает и бровью пошевелит в знак приветствия. Гордая штучка Груздев, только, если разобраться, гордости его цена ломаный грош. Пусть у тебя на каждой стене по диплому висит, а кто из нас людям нужнее? Насчёт меня объявления на всех витринах, а тебя то здесь сокращают, то там по конкурсу не проводят. Я-то без тебя где хочешь проживу, а попробуй-ка ты без меня! Даже смех берёт — кандидат физико-математических наук, а до позавчерашнего дня понятия не имел, что на баллоне с газом резьба обратная, против часовой стрелки: хорошо, успел молоток перехватить, не то остались бы от крупного учёного рожки да ножки. А считается — полярник! Продрейфует такой раз-другой, и на всю жизнь, как крот, в бумажки зароется — мир открытиями удивлять…

Кирюшкин, задыхаясь, бросил пешню.

— Попробуем ещё разок, — сказал и поплёлся к трактору.

Дважды уже пытался Кирюшкин сорвать с места магнитный павильон, и оба раза трос со звенящим стоном натягивался, будто предупреждая, что такая тяга ему непосильна и стальные жилы его не выдержат, лопнут.

— Посвети ему! — крикнул Дугин.

Груздев послушно выдернул торчащий в снегу факел и, спотыкаясь, пошёл к трактору. Работничек, ноги не держат… Дугина взяла обида. Шахматист! Всю пургу фигурки передвигал, а павильон оставил в снегу, времени не нашёл зачистить полозья. С любым желающим на высадку играл, одного только Дугина не замечал — как сквозь витринное стекло смотрел. Ни разу не предложил: «Давай сгоняем, Женька!», а с Филатовым — чуть не в обнимку…

Кирюшкин и Груздев вернулись, взялись за пешни.

— Ещё немножко! — молил Груздев.

— Немножко? — передразнил Дугин. — Там, может, ребята загибаются, трактор позарез нужен, а мы из-за тебя здесь застряли… шахматист!

— Не ищи виноватых, Евгений, — Кирюшкин выпрямился, приподнял факел и с беспокойством прислушался. — Близко они, торосы, капут твоему павильону, Георгий. Давай хотя бы приборы вытащим, пока время есть. А там новый павильон тебе построим.

— А медные гвозди? — Груздев распустил каэшку, рукавицей смахнул струящийся по лицу пот. — Нет у меня больше медных гвоздей, дядя Вася.

Дугин сплюнул.

— Загибаться нам из-за твоих гвоздей?

Все трое вскинули головы: с крыши кают-компании Горемыкин повернул прожектор, и мощный пучок света оживил грохочущую ледяную гору. Обламывая кромку льда и подминая его под себя, вал торосов неумолимо приближался, он был уже в ста шагах.

Груздев в отчаянии смотрел то на вал, то на Кирюшкина и Дугина.

— Здесь, в этом районе, самые интересные данные… уникальные…

— Ничего не поделаешь, паря, скушают нас торосы…

Груздев поник головой.

— Хорошо… Будем вытаскивать приборы.

— Погоди, — остановил его Дугин. — Дядя Вася, а если по саням — трактором?

— Женя! — В глазах Груздева вспыхнула надежда.

— Ну, разобьём их — бог с ними, — не обращая внимания на Груздева, продолжал Дугин. — А вдруг с места сдвинем?

Кирюшкин одобрительно хмыкнул и внимательно осмотрел полураскопанные, всё ещё скованные льдом сани.

— Попытка не пытка, — сказал он, — шанс есть.

Кирюшкин развернул трактор, дал газ и с силой ударил бампером по саням, один раз, другой. Из-под них брызнули осколки льда, павильон покачнулся.

— Ну, Женя! — От избытка чувств Груздев просто развёл руками. — Ну, Женя…

— Давай помалу! — крикнул Кирюшкину Дугин, глядя, как сани с павильоном двинулись за трактором, и с удовлетворением думая о том, что Николаичу, конечно, будет известно, кто своей удачной идеей спас павильон, и Николаич будет доволен и выразит это глазами. Благодарить словами не станет, это не в его правилах, просто посмотрит и кивнёт, а один кивок Николаича, Груздев, стоит дороже тысячи твоих «спасибо». Не ты, а Николаич мне деньги платит, и только потому, что для Николаича это важно, я и выручил тебе павильон. Дугин про себя чертыхнулся: ещё неизвестно, выручил ли, лёд вокруг трещит; от этого вала вроде уходим, а вдруг новый пойдёт с другой стороны?

Эта мысль напрочь обесценила удовлетворение, которое испытывал Дугин, и он едва ли не впервые за свою долгую полярную жизнь подумал о том, что пора кончать: всех денег не заработаешь, а годы идут, пришло время остепениться, осесть на материке и подарить старикам внуков.

Где-то в стороне лёд с треском лопнул, под ногами задрожало.

«Да, пора кончать!» — с ожесточением повторил про себя Дугин.

Стяжки, соединявшие щиты, лопнули, домик покачнулся и рухнул в разводье. Оттуда, невидимые в клубах пара, полетели брызги. Над разводьем с факелом в руке склонился Осокин.

— Ребята, у кого багор, два чемодана плавают!

— Прочь! — Семёнов отбросил Осокина от края разводья. — К локатору!

— Пропало, Витя, твоё барахло! — сочувственно прокричал Филатов и развернул трактор. — Госстрах оплатит!

Аврал продолжался уже много часов, и ему не видно было конца. То здесь, то там трещало и громыхало, льды наползали друг на друга и становились на дыбы, образуя торосы и отрывая от станции всё новые клочки её бывшей территории, и в этой обстановке всеобщего хаоса и разрушения важнее всего было сохранить самообладание, чтобы поддерживать в людях уверенность и железную дисциплину. Люди валились с ног от усталости, но передышки Семёнов никому не давал: во-первых, потому, что в минуту расслабления кое-кто мог преувеличить размеры опасности, ужаснуться и пасть духом, и, во-вторых, потому, что каждая минута отдыха означала непоправимую потерю какого-либо имущества и оборудования, без которого потом в огромной степени пострадают научные наблюдения.