— Даже ради друга? — забросил удочку Белов. — Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чёртову дыру?

— Именно так, — подтвердил Семёнов. — Голый перед тобой разденусь — снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.

— Тьфу! — Белов под общий смех сдёрнул подшлемник, вытер слюну. — Такого кадра лишил, собака!

— А где Волосан? — спохватился Бармин.

— Дрыхнет на моём кресле, — сообщил Крутилин.

— Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, — предложил Бармин. — За тебя вполне сработает!

— Моторы, Николай Кузьмич, — напомнил Самохин.

— Всё, братва, летим! — Белов знаком успокоил бортмеханика. — Ну, Серёга, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, всё-таки тоже кадр не из последних!

— Ради кадра? — с притворным негодованием спросил Семёнов. — А вот и Волосан, с ним и обнимайся.

Лётчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.

— С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, — пообещал Белов. — Так оставить тебе на денёк охотника за пингвинами?

— Конечно, веселее открывать зимовку.

— С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету ещё такого кадра в моей коллекции, понял?

— Попутного ветра, Коля!

— Лучше никакого. Ну, до связи!

— До связи, дружище!

Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.

Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без тёмных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая весёлая пляска создаёт столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло — солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.

Так уже было миллионы раз: каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лёд побеждает пламень.

И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные тёмные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело — неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.

Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневного света, холодной, как свет далёких галактик.

— Вперёд, реаниматоры! — Бармин распахнул дверь.

— Че-го? — с угрозой спросил Филатов.

— Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.

— Его самого оживлять пора, — съязвил Дугин, входя в дом. — Милости прошу к домашнему очагу!

— Раздевайтесь, дорогие гости! — проворковал Бармин. — Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!

— Минус сорок шесть, — сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. — Парадокс! В дома на два градуса холоднее, чем на улице

— Холодильная камера, — ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказал Дугин. — Погреб!

— Николаич, вот это сюрприз! — послышался из кают-компании голос Бармина.

Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.

— Ничего страшного, — успокоил друзей Семёнов. — Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмём и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.

— Эй, новички! — воззвал Бармин. — Это к тебе, Веня, относится, и к тебе, Волосан. Смотрите и запоминайте. Первая дверь направо — кабинет начальника, ничего хорошего вас там не ждёт и ждать не будет. Зато вторая дверь — ого! Снимите с благоговением шапки — это камбуз!

«Здравствуй, домишко, родной, — с волнением подумал Семёнов. Прошёл из кают-компании в радиорубку, отскоблил снег с окна. — Помёрзнул ты, братишка, за год. Ничего, скоро мы тебя отогреем, пёрышки твои почистим, и снова ты станешь нашим тёплым жильём».

Вошёл Гаранин.

— Мои игрушки в порядке, — поведал он, — хоть сейчас давай погоду. А рация?

— Застыла, зуб на зуб не попадает, — ответил Семёнов. — Будем греть в спальных мешках, отдельными блоками.

— Не припомню, чтобы мы с тобой хотя бы на несколько часов оказались без связи.

— Да, неприятное ощущение, — согласился Семёнов. — К вечеру, Андрей, Восток подаст голос!

— Дома радио всегда выключаю, а сейчас даже утреннюю гимнастику с удовольствием бы послушал.

— Могу устроить, приёмник-то я взял с собой.

— Погоди, ребята в медпункте сервировали стол. Пошли перекусим.

— Аппетита нет.

— У меня тоже. Хоть чайку попьём.

— Чаёк — другое дело!

В крохотном, метр на три, медпункте было тепло: Филатов зажёг паяльную лампу, и она быстро согрела воздух. Со стены людям ласково улыбалась длинноногая девушка в бикини. Она только что вышла из моря, и крупные капли скатывались с её загорелого тела.

— Твоё здоровье, крошка! — Филатов прихлебнул чай. — Побереги улыбку, через год увидимся.

Отвинтив крышку двухлитрового термоса, Бармин налил крепкого чая Семёнову и Гаранину. Из другого термоса Дугин доставал переложенные хлебом котлеты.

— Фирменное блюдо ресторана «Собачий холод»! — похвалил Бармин, энергично работая челюстями. — Ешь, Волосан, за всё заплачено. И не смотри на меня скорбными глазами, гипоксированный ты элемент!

— Какой элемент? — спросил Филатов.

— Что у тебя было в школе по химии? — поинтересовался Гаранин.

— Тройка с курицей, — ответил за Филатова Бармин и пояснил: — Веня долго кудахтал, пока не выпросил у учителя тройку. Оксиген, детка, это кислород. Его-то Волосану и не хватает, оттого он и молчаливый, слова из него не вытянешь. И ты, Веня, гипоксированный. Хочешь, скажу, как я это узнал?

— Ну?

— Ты тоже перестал лаять.

— Это ты зря, док, — вступился за товарища Дугин. — Часа не прошло, как он меня в самолёте облаял, Волосан подтвердит.

Услышав свою кличку, Волосан, который без видимой охоты жевал котлету, встрепенулся было, но в игру не вступил.

— Эх, Волосан, Волосан! — с сочувствием проговорил Бармин. — Где твой гордо поднятый хвост?! Ты ведь теперь восточник, первый пёс на Востоке, понял? Автографы будешь раздавать!

— Погаси лампу, Веня, — сказал Гаранин. — Угорим.

— Да, таким теплом баловаться не стоит, — поддержал Семёнов. — Сгорание здесь плохое, от газа одуреем… А Волосана давайте-ка сунем в спальный мешок, пусть вздремнёт, пока мы наводим порядок. Так, ребятки. Вы втроём пойдёте к дизелям, а мы с Андреем Иванычем займёмся рацией. Сколько времени тебе понадобится, Женя?

— Сначала отогреем дизеля, это раз, — начал Дугин. — Подготовим ёмкости для охлаждения — два, подключим аккумуляторы для стартёрного запуска — три… Ну, часа два, два с половиной.

— Не забыл восточное хозяйство? — улыбнулся Семёнов.

— С закрытыми глазами, Николаич!

— Тогда командуй, тебе и карты в руки.

Дугин встал.

— Пошли, братва.

— Док, — обратился к Бармину Филатов. — Тут по твоей медицинской части… поможешь?

— Что?

— Лампы и аккумуляторы нужно перетащить в дизельную, полы подмести.

— Это мы запросто, это мы в ординатуре проходили. — Бармин важно кивнул. — Веник вульгарис!

Радиостанция — приёмник и передатчик — была смонтирована в двух металлических шкафах-стойках и состояла из нескольких блоков. Эти блоки в несколько десятков килограммов каждый предстояло вытащить и уложить в спальные мешки.