— Не знаю, Сергей Николаич, потерял я эту зажигалку недели две назад.

— Что-то уж очень много совпадений! — выкрикнул Ковалёв.

— Насчёт зажигалки Веня правду говорит, — сказал Кирюшкин. — Он у меня ещё коробок спичек брал.

— Да, много совпадений, — будто про себя, задумчиво проговорил Семёнов. — Пожалуй, даже слишком много — молоток, зажигалка, кофе ночью пил… — Он вновь прошёлся по кают-компании, остановился возле Филатова. — Слишком много! Поэтому прошу не обижаться, но приступим к неприятной процедуре, другого выхода нет. Все здесь?

— Дугин в дизельной, — напомнил Кирюшкин.

— Всем надеть каэшки и рукавицы, — приказал Семёнов. — Никому, ни под каким предлогом не выходить из кают-компании. Костя, позвони Дугину, пусть немедленно явится.

Недоуменно переглядываясь, люди столпились у вешалки, разобрали одежду.

— Каждому внимательно проверить, своя ли на нём каэшка, свои ли рукавицы!

— Какая разница?

— В чём дело, Николаич?

— Выполнять! — Семёнов встал у выхода из кают-компании. — Сейчас будем по очереди подходить к доктору. Саша, приступай.

— Буду вызывать по алфавиту. — Бармин положил на стол листок с фамилиями, достал из кармана куртки большую лупу. — Горемыкин!

Теперь все поняли, что это за процедура, заволновались. Бармин через лупу тщательнейшим образом осмотрел каэшку, рукавицы, брюки и сапоги повара.

— Всё, Валя, садись здесь. Груздев!

— Никогда ещё не был под следствием. — Груздев усмехнулся. — Вы очень эффектны, Саша, в роли Холмса.

Бармин шутки не принял.

— Дугин!

— Здесь я, — входя, откликнулся Дугин. — Собрание, что ли?

— Раздеваться не надо, — сказал Семёнов. — Подойди к доктору.

— Медосмотр, — пояснил Томилин. — На вшивость.

— Ковалёв!

— Кирюшкин!

— Кузьмин!.. У тебя на каэшке кровь!

— Палец порезал. — Кузьмин весь сжался. — Саша, побойтесь бога, вы же сами вчера перевязывали!

— Снимай каэшку, произведу анализ. Отойди, не мешай. Непомнящий!.. Да не вертись, замри, я тебя вскрывать не собираюсь! Осокин!.. Николаич, ты мне нужен… Видишь пятнышки, здесь и здесь?

Бармин соскоблил несколько комочков на чистый лист бумаги.

Осокин рванулся.

— Какие пятнышки? — Голос у него сел, по лицу прошла судорога. — Дружка выручаешь?

Железной рукой Бармин удержал Осокина на месте.

— Это мозг, — приблизив лупу к комочкам, сказал он. — А вот и кровь, на обоих унтах.

Семёнов поднялся с колен и вперил в Осокина тяжёлый взгляд.

— Ребята, не верьте, — оглядываясь, быстрым шёпотом заговорил Осокин, — он дружка выручает! Вон, у Кузьмина тоже кровь! Может, кто мои рукавицы надел! Пусть всех проверяет!

— Проверим, проверим, — не сводя с Осокина тяжёлого взгляда, сказал Семёнов. — Валя, забери у него рукавицы, положи на стол поосторожней. Продолжай, Саша.

— Рахманов!.. Семёнов!.. Соболев!.. Томилин!.. Филатов!

— Пусть его другой проверит! — Осокин не сидел, а подпрыгивал на стуле. На его искажённое отчаянием лицо было страшно смотреть. — Пусть Олег!

Бармин протянул лупу Ковалёву. Тот долго осматривал одежду Филатова.

— Солярка да масло, — сказал он. — Ты, Веня, не обижайся, зажигалка-то была твоя.

Филатов отошёл, не ответив.

— Теперь меня, — сказал Бармин.

— А чего тебя? — Ковалёв махнул рукой. — Всё ясно.

— Проверяй! — потребовал Бармин.

И опять наступило молчание.

— Так во-от кто, оказывается… — тихо, с удивлением глядя на Осокина, протянул Горемыкин.

— Ребята, не верьте. — Глаза Осокина бегали и умоляли. — Никуда я ночью не выходил, а пятнышки — они от супа, они от чего хочешь могут быть!

— Позвольте! — Рахманов решительно дёрнул бородкой. — Извините, Сергей Николаевич, но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись со срока, я долго не мог уснуть и видел, что Осокин оделся и покинул дом. Он отсутствовал не менее пятнадцати минут.

— Почему не сказали сразу? — устало спросил Семёнов.

— Я не хотел бросать тень… не ожидал…

— И спокойно смотрел, как Веню топтали? — вскипел Томилин. — Даже обидно видеть такого… на месте Андрея Иваныча!

— Но я обязательно сообщил бы об этом, — нервно возразил Рахманов. — Честное слово!

— Похвальное намерение, которое делает вам честь, — холодно сказал Семёнов. — Осокин, почему вы убили собаку?

Осокин опустил голову.

— Я… не хотел её убивать… сам себя не помню…

— Врёте, Осокин. Вы обдуманно убили Белку, чтобы бросить тень на Филатова. Но, будучи первостатейным подлецом, преступником вы оказались неумелым и — попались.

Осокин вскинул голову.

— А вы не оскорбляйте! Подумаешь, кокнул собаку! Когда людей на ваших глазах калечат — молчите, да? Ну, виноват, ну, выговор дайте, а зачем оскорблять?

— Оскорбили его, — насмешливо сказал Дугин. — Нет уж, выговором не отделаешься! Уж не ты ли и Мишке глаз подбил?

— Садист!

— Подонок!

Семёнов поднял руку.

— Дядя Вася, ты у нас вроде старейшины, традиции лучше всех знаешь. Скажи своё слово.

— Скажу, — согласился Кирюшкин. — Ты, паря, не собаку кокнул, ты всем людям в душу плюнул, понятно? За такое административные взыскания не положены, нет их в кодексе. На материке тебя… ну, погладили бы легонько и отпустили на все четыре стороны, а отсюда — куда отпустишь? До начала полётов, Сергей, этому удальцу жить с нами, никуда от него не денешься. Поэтому предлагаю: соседей его, Рахманова и Непомнящего, переселить в другие домики, в кают-компанию пусть не ходит — еду дежурный ему носить будет, и чтоб никто, опять же кроме дежурного, с ним ни единого слова. Короче говоря, полный бойкот.

Семёнов чаще других зимовал на дрейфующих станциях, но такого тёплого лета и он не видел. Уже две недели температура воздуха держалась выше нуля, снежницы протаивали до уровня океана, а лунки для стока воды размывало до двух метров. Дизельная, словно островок, возвышалась на высоком, обложенном брезентом ледяном фундаменте посреди озера из талой воды, её спускали по канавкам в лунки, но она вновь заполняла своё ледяное ложе, и механики пробирались в дизельную на клиперботе. «Дед Мазай и зайцы», — ворчал Кирюшкин. Ходить по Льдине стало опасно: за ночь чуть подмерзало, мостики, переброшенные через проталины и лунки, становились скользкими, и их зачищали скребками. Кабели пришлось поднять и подвесить на столбы, два жилых домика, гидрологическую палатку и склад с оборудованием перевезли на новое место, а для хранения мяса вырубили ледник в торосах. Они давно освободились от снежного покрова и блестели, сверкали на солнце.

Никаких серьёзных ЧП, однако, не происходило, работа шла по программе, и с обхода лагеря Семёнов возвращался удовлетворённый. В кармане куртки лежала радиограмма от Веры, радиозонд поднялся на тридцать два километра, гидрологи нащупали интересный подъём в районе хребта Ломоносова. Груздев, который после выздоровления не вылезает из своего павильона, в восторге от «редкостного возмущения магнитного поля» — словом, всё нормально. Семёнов улыбнулся. «Маньяк! — кричал Филатов. — Алхимик!» — это когда Груздев отгонял его от магнитного павильона. Там всё на медных гвоздях, даже пуговицы металлические Груздев на своей одежде заменил деревянными палочками, а Веня полез в павильон, начинённый металлом, как граната.

Проходя мимо домика механиков, Семёнов вспомнил, что Вера велела особо кланяться дяде Васе, и решил его навестить. До обеда минут сорок, и он, наверное, уже отдохнул после ночной вахты.

— Входи и садись, Серёжа, хлебни чайку.

— Перед обедом?

— Чай следует пить не тогда, когда время, а когда организм требует, — внушительно сказал Кирюшкин. — Очень он для крови полезный напиток — чай. Пей и не жалей, вода дырочку найдёт!

Семёнов улыбнулся: дядя Вася всегда целиком разделял медицинские воззрения Георгия Степаныча. На Скалистом Мысу господствовал культ чая, и дядя Вася утверждал его на всех станциях, куда заносила его судьба. Услышав про Верины поклоны, он засиял: Вера считалась его крестницей.