— Молодец, — хвалю я. — А что за тройка барбосов вокруг нее?

— Твой дружок, — тихо шепчет Петя. Я оглядываюсь. Ого, сам Мурат Хаджиев, начальник управления туризма, собственной персоной. То-то Ибрагим и его братия забегали. Большая честь — Хаджиев подходит ко мне, хлопает по плечу, садится рядом.

— Кофе!

— Получили французский… — На лице Ибрагима преданность и счастье.

— Ко-фе! — чеканит Хаджиев. — Если мне нужен будет коньяк, я скажу — коньяк.

Хаджиев красив, могуч, выхолен и властен, каждый его жест, прищур черных глаз свидетельствуют о том, что он — чрезвычайно значительная фигура. Так оно и есть: хотя в Кушколе существует поселковый Совет, значительная доля фактической власти сосредоточена в управлении — турбазы, гостиницы, транспорт, кафе и рестораны.

Мурат Хаджиев — личность незаурядная. Он из породы везунчиков, которым удача так и плывет в руки, отдается без сопротивления. Еще лет десять назад он был призером по слалому и хотя с той поры слегка располнел, но сохранил мощь, красоту и обаяние. На малознакомых людей он производит большое впечатление своей искренностью, добродушием и открытым нравом, то есть именно теми качествами, которых у него давно нет; человек, который ему не нужен, для него не существует. Зато начальство от него в восторге — сказочное гостеприимство, бьющая через край энергия! А когда-то он был душа-парень, мы вместе начинали и считались друзьями, пока наши пути не разошлись. За последние пять лет он сделал головокружительную карьеру, из простого спасателя вырос до крупного шефа и, отдаю ему должное, успешно руководит большим хозяйством — хватка у него железная.

Хаджиев смакует кофе (в который Ибрагим все-таки влил ложечку коньяка) и дружелюбно на меня поглядывает. Вот уже недели две он передает мне приветы, хвалит за глаза и вообще очень любит: ему до зарезу необходима моя подпись. Он и в кафе наверняка зашел исключительно для того, чтобы, не роняя достоинства, «случайно» меня встретить: много чести для захудалого лавинщика — разыскивать его и звать в свой кабинет.

— Как поживает Анна Федоровна?

Я рассыпаюсь в благодарностях: такой большой человек, такой занятой, а помнит, заботится.

— Почему не заходишь?

Я честно отвечаю, что по той же причине, по какой не захожу на заседания Совета Министров: меня не приглашают.

— Зазнался, зазнался, — упрекает Хаджиев. — Друзья ко мне приходят без приглашения, а ты — из самых старых и верных друзей. Сколько лет… Помнишь Гренобль, как ты отдал мне свои лыжи?

Я изображаю работу мысли.

— Такие вещи не забываются, — проникновенно продолжает Хаджиев, и его черные глаза покрываются мечтательной поволокой. В эту минуту он явно не помнит, что каких-нибудь два месяца назад проехал мимо меня на «Волге», изогнув бровь в знак приветствия и оставив старого верного друга мерзнуть на шоссе в двадцати километрах от Кушкола. — К кому обращаются, когда нужда? К другу. На кого опора в жизни? На друга. И сегодня, Максим, ты мне нужен.

Я радостно удивляюсь: такая мелкая сошка — и нужен самому начальнику управления! Может быть, это шутка?

— Не шутка, — заверяет Хаджиев. — Забюрократился ты, Максим, до сих пор не подписал проект.

Мне стыдно, я сокрушенно развожу руками: да, забюрократился, не подписал.

— Тогда поехали. — Хаджиев встает, роняет вполголоса: — У меня в сейфе для тебя сюрприз, новые «Саломоны».

Это лучшие в мире крепления, моя давняя мечта, они мне не по карману. Нащупал, собака, мое больное место.

— Спасибо, верный друг, — с чувством говорю я, — но импортные крепления не употребляю, мне дороги интересы отечественной промышленности. Ибрагим, еще чашечку!

— Понятно, подписывать не жэлаешь. — Когда Хаджиев злится, у него появляется акцент. — Думаешь, бэз тебя нэ обойдусь, шишка, да?

— Обойдешься, — успокаиваю я, — у тебя одних телефонов четыре штуки. Позвони кому надо, скажи, пусть Уварову намылят холку.

— Позвоню, будь уверен, — на ходу обещает Хаджиев. И, спохватившись, мстительно улыбается: — Чуть не забыл! Привет от Юлии!

— Ты еще забыл заплатить за кофе! — бросаю я ему вслед к ужасу Ибрагима.

С каменным лицом Хаджиев лезет в карман, швыряет на стойку какую-то мелочь и выходит — красивое, уверенное в себе могучее животное.

— Неплохо ты его отделал! — Петя чрезвычайно доволен. — Что там за подпись?

Я рассказываю, что Хаджиев, который живет в непрестижном двухэтажном доме, в непрестижной квартире, задумал строить большой и комфортабельный жилой дом. Проект уже готов, фонды выбиты, даже будущие квартиры уже распределены, но подпись я не даю: проект привязан к лавиноопасному участку. Ну не то чтобы явно опасному, но шансы есть — если седьмая лавина когда-нибудь окажется катастрофической. Правда, местные жители не припомнят, чтобы она так далеко заходила, но это для меня не аргумент: и в Альпах, и у нас отмечены случаи, когда лавины спят по нескольку веков, а потом вдруг просыпаются и безобразничают, позабыв про стыд и совесть. Я Хаджиева и о складе предупреждал, но склад что — пустяки, он построил его без моей подписи, а позапрошлогодняя одиннадцатая не оставила от него камня на камне. Жилой дом совсем другое дело, здесь можно при случае и под суд угодить, без согласия лавинщика строить дом Хаджиев не решится. И этого согласия он не получит.

Насчет Юлии Петя вопросов не задавал — парень он тактичный. К тому же он в Кушколе не первый год и, наверное, эту историю знает.

Я иду домой, размышляя о том, какой пакости следует ожидать от моего старого и верного друга.

Ну, выжить меня из Кушкола ему не удастся — разные ведомства. Что он, конечно, сделает, так это запретит давать мне служебные машины для разъездов: время от времени я осматриваю лавины на трассе Кушкол — райцентр. Не беда, поклонюсь собственникам или, в крайнем случае, прокачусь на рейсовом автобусе. Хуже, если он лишит меня бесплатного проезда на канатке, а это два рубля сорок копеек ежедневно — ощутимый удар по моему бюджету. Пока пошлю телеграмму в центр, а там согласуют, ответят, прикажут — пройдет не меньше месяца, как минимум на полсотни он меня накажет.

Еще что? Пожалуй, все. А может, и обойдется, человек он весьма неглупый и понимает, что с таким винтиком, как я, лучше в эти игры не играть: от лавин бывают большие убытки, а без моей доброй воли он их не спишет. Так что, успокаиваю я себя, придется Мурату Хаджиеву со мною мирно сосуществовать.

А ведь подумать только, что на студенческой олимпиаде в Гренобле я и в самом деле отдал ему свои лыжи — подарил, как говорили ребята, второе место. Перед самым стартом отдал — свои он ухитрился сломать. Как он на меня смотрел! Редко что так портит человека, как успех, такое испытание не всякому под силу, и Мурат его не выдержал. Жаль, задатки у него были хорошие, в сборной его любили.

Ба, легка на помине! Само изящество и очарование: сапожки на высоких каблучках, джинсы, кожаная куртка и большие голубые глаза, которые широко и удивленно расширяются, — театр, она увидела меня несколькими секундами раньше. Неплохо приоделась, раньше она о таких тряпках и не мечтала.

— Здравствуй, Максим (церемонно — все-таки светская дама).

— С приездом, Юлия Петровна.

— Следишь за моими передвижениями?

— Зачем, ты же не циклон. Мурат передал привет.

— Я его об этом не просила.

— Я тоже.

Юлия улыбается и слегка прикусывает нижнюю губку: многократно отрепетировано перед зеркалом, очень ей идет. Она на высоте положения, ей хочется это показать.

— Мурат тебя не обижает? Если хочешь, замолвлю словечко.

Придется сбить с нее спесь.

— Да, пожалуйста, если не трудно, скажи ему…

— Что же? — Сквозь зубы, слегка презрительно, тоже ей идет.

— …что он высокомерный и надутый индюк.

Теперь прикусывается верхняя губка — приемы меняются на ходу.

— Каким ты был, — с горьким упреком, — таким остался.

— О тебе бы я этого не сказал.