Полежал немного.

Ладно, надо посмотреть, что с ногой.

Сел, вытянул ногу на диване перед собой, закатал штаны.

Протез пробило и пуля застряла где-то внутри. Сквозь дырку можно было разглядеть, что повредило какой-то поршень… Люк попытался было подлезть, ковырнуть пальцем. Точно не сказать, но если попытаться как обычно пошевелить ногой, магии хватает на то, чтобы передать импульс мозга, что-то там вяло дергается, но выходит плохо. Сустав в лодыжке не держит нужное положение. То есть, толку от этого не будет. И надо что-то делать.

Как некстати сейчас.

Мелькнула мысль вообще снять… Но это не слишком разумно. Во-первых, человек без ноги сразу привлекает внимание. Во-вторых, если уж он как-то прошел большую часть пути, то на что-то нога еще годится. Пусть будет.

И все равно накатило и обдало черной волной тоски, как в первые недели, когда Люк только очнулся в госпитале после сражения… Он больше не может просто встать и пойти. Даже пройти по комнате – и то тяжело. Без поддержки лишь несколько шагов. Почти забытое ощущение беспомощности и собственной никчемности. Так, что скулить хочется.

Люк только сжал зубы.

Ничего, починят, и снова будет бегать, как новенький.

– Эванс! – Штефан вернулся первым. – Не уснул? Я у тебя там в шкафу с костылями еще деревянную ногу нашел. Тебе не надо?

Люк вздрогнул даже. Вот как все возвращается.

Может быть, и к лучшему.

Не важно. Сейчас надо найти Лиз. С ногами он как-нибудь справится, бывало и хуже.

Ее звали Лиз, это она помнила.

Все остальное словно в тумане. Да и нужно ли остальное? Улыбаться солдатам в баре, разносить пиво, не дергаться, когда пытаются ущипнуть за мягкое место. Дергаться точно нельзя, иначе можно все пиво разлить, и тогда хозяин будет недоволен. Да и солдаты, на которых она разольет – будут недовольны тоже. Нет, Лиз такого не хочет. Она будет улыбаться.

Эти вечера – один за другим… потом нужно мыть посуду и драить столы, полы мыть, что-то стирать… и потом все начинается снова.

Как давно она так живет?

Почему-то временами казалось – раньше все было иначе. А временами – иначе никогда не было, вся ее жизнь проходит вот так. Когда-то в детстве она осталась одна, родители погибли… дом загорелся и они… их не смогли спасти, а Лиз успела убежать… как-то так вышло. И с тех пор одна, живет, как может. Разносить пиво в баре – еще не самое плохое. По крайней мере, солдаты к ней не пристают… ну, не слишком. Разве что-то кто-то на колени попытается усадить и поцеловать, но потом отпускает. А то ведь девушек и в кладовку утаскивают, и наверх в номера… А ей везет? Или наоборот? Она старая, уродливая и никто не нее не позарится?

Но Лиз так устает, что ей почти все равно.

– Эй, чего стоишь? Сюда еще четыре!

Страшно болят руки и спина, но она бежит со всех ног.

Когда появился этот парень, Лиз точно не знала. Вроде краем глаза видела, как он заходил. Костыль, деревянная нога постукивает по полу. Потрепанный, штаны и локти сюртука в старых грязных пятнах, словно валялся на дороге, отряхивался, но стирать так и не стирал. Белобрысый, лохматый какой-то, и даже не щетина, уже борода отросла, топорщится в разные стороны, мутноватый взгляд. Не слишком трезвый уже, но желающий веселиться еще. Таких немало сейчас шатается по улицам.

Лиз увидела его у барной стойки, когда забирала очередные кружки. И что-то кольнуло. Она его знает?

– Эй, красотка! А мне еще не нальешь?! – хохотнул он.

– Я тебе налью, – хмуро буркнул бармен. – Деньги-то есть?

– Есть, а как же! – он выгреб из кармана мятую кучку купюр, бросил на стойку. – Мне как раз пенсию от короны отвалили! О, сколько! Так что праздную! Гуляю на все!

– А жить-то потом на что будешь? – бармен скривился.

– Да гори она огнем, такая жизнь! Мать ее! Из армии вышвырнули под зад коленом! Куда мне теперь? Только подыхать. Дай хоть повеселиться!

– А где служил?

– Ходьежский полк…

Лиз вздрогнула. Что-то дернуло снова. Она ведь видела его, знает… Как это может быть? Где? Здесь же в баре? Только ведь не здесь, где-то еще.

– Эй! Чего стоишь?

Это ей.

У нее кружки в руках, и ее уже ждут. Так что Лиз опомнилась и побежала относить.

Когда пробегала мимо снова, видела, как он уже пьет с другими солдатами и шумно рассказывает, что короне нет дела до простых людей, что всем плевать, а он, вот, чуть жизнь не отдал, а тут…

Потом Лиз было не до того, она потеряла одноногого парня из виду. Потом увидела одиноко стоящий у барной стойки костыль. Огляделась. Там, в глубине зала, играла музыка. Танцы. И Лиз увидела его. Он прыгал под музыку на своей деревянной ноге, не сказать, что изящно, но весьма ловко попадая в ритм, держа равновесие и не сбиваясь. Лиз даже засмотрелась.

– Эй! Потанцуй со мной! – он махнул ей рукой, каким-то образом тоже заметив через весь зал.

Лиз даже оглянулась, может быть, махал не ей. С чего бы? Но тут не ошибиться. И так убедительно, что Лиз пошла, словно привязанная.

Как раз и руки свободны.

К нему.

– Я сегодня гуляю! Праздную! – радостно и пьяно сообщил одноногий. – А какой праздник без женщин!

И протянул ей руку.

Лиз коснулась заворожено. И словно молнией ударило, она вздрогнула.

– Спокойно, Лиз, – шепнул он. – Ты меня не помнишь?

– Нет, – так же тихо, испуганно шепнула она.

Что происходит? Кто он такой?

Она ведь знает его.

А музыка все играет, и он, как ни в чем не бывало, отбивает ритм…

– Мартин, – говорит он. – Мы гуляли по набережной.

Лиз качает головой. Не помнит.

– Или Люк, – он улыбается. – Я подвозил тебя домой.

Она отталкивает его. Он издевается? Что это такое вообще?

Но удивительным образом – он прав. Она его знает. Откуда только не понять. Его глаза… совершенно трезвые, глаза… он внимательно смотрит на нее. Он пришел за ней?

«Вспомни, Лиз. Ты меня предупредила», – в ее голове.

– Эй ты! А ну, иди работай!

Это кричат Лиз. Она отвлеклась, ей танцевать точно нельзя, ее ждут, ей нужно работать. Хозяин будет недоволен.

– А ты! – Томас, что стоит вышибалой у дверей, хватает одноногого за плечо. – Хватит! Тебе лучше уйти отсюда! Давай, иди!

– Я хочу танцевать! – возмущается тот, язык заплетается. – Какого хрена? У меня есть деньги! Я хочу пить и веселиться!

– В другом месте веселись!

– Да пошел ты!

И одноногий как-то легко хватает Томаса за руку и рывком ловко перекидывает через плечо, роняя об пол.

Даже музыка замирает.

– Ой! – одноногому весело. – Прости, я не хотел! Привычка.

Разводит руки в стороны, показывая, что драться не намерен.

И все смотрят на него.

А он, пользуясь заминкой, сгребает Лиз в объятья.

– Дай хоть девушку разок поцеловать! Красотка же! – говорит громко. И тут же тихо, на ухо Лиз: – Через час у черного входа. Приходи.

Зачем? Что это?

Да кто ж ты такой?

А Томас с ревом вскакивает на ноги, хватает одноногого парня, бьет его в челюсть, потом под дых. От души так бьет. Потом хватает за шкирку и тащит на улицу. Одноногий больше не отбивается, как-то очень покорно все это выносит.

Он ведь хотел что-то сказать Лиз…

Она стоит, прижимая руки к груди, пытаясь понять, что ей делать теперь. Если она вмешается, ей достанется тоже.

А костыль его? Как же…

Лиз бежит за костылем, хватает и на улицу за ними…

– Подожди! – кричит она. – Вот…

Когда выбегает, видит, как Томас швыряет парня на мостовую и еще со всей дури бьет под ребра ногой, того аж подбрасывает. Лиз замирает с костылем в руках, понимая, что не к месту она…

– Хватит! – вскрикивает Лиз. – Не надо! Что он сделал?

Томас резко разворачивается, и Лиз понимает, что сердце уходит в пятки. Потому что Томас похож сейчас на огромного разъяренного быка. Она пятится.