Что объясняет, почему ты похож на греческого бога.

Это помогло мне понять, почему он чувствовал, что его здесь так сильно ненавидят, почему его отослали прочь, почему он считал себя ветреным плейбоем. Такую роль на него возложил его отец, и он со всем согласился. Пускай Хантер был одним из самых востребованных холостяков Америки, но люди, от которых он хотел внимания и тепла, его не поддерживали.

Он отступил еще на шаг.

Внезапно меня охватило непреодолимое желание его обнять, настолько сильное, что мне хотелось сжимать его в объятиях, пока он не поймет, как много для меня значит.

– Почему ты отходишь от меня? – не выдержав, воскликнула я, нахмурив брови. Хантер открыл дверь и шагнул за порог.

– Хочу проверить одну теорию, – сказал он, проведя ладонью по своей безупречной квадратной челюсти. – Если заморожу тебя во френдзоне, ты устремишься за моим теплом или будешь довольствоваться своими бесполезными маленькими крылышками?

– Я не бабочка. – Я нахмурилась, понимая, что и он, и мои подруги были правы. Я начала испытывать к нему чувства. Подхватила «вирус Хантера». Но всякий раз, когда мы оказывались близки к тому, чтобы между нами возникло что-то хотя бы отчасти настоящее, я отдалялась.

А теперь у меня появилось желание бросить вызов его отцу и его глупому соглашению.

Нарушить обещание.

Окунуться, оторваться от земли, совершить непоправимую ошибку.

Хантер повернулся ко мне спиной, принимая решение за нас обоих.

– Ты моя бабочка, Сейлор. И пускай я не плоть и кровь Джеральда, не сомневайся: когда я наконец поймаю тебя, то тоже непременно захвачу.

Вскоре Хантер уехал, взяв мою машину и не утруждая себя прощаниями. Я его не винила. Было бы подозрительно, если бы мы уехали вместе после того, как я вступилась за него, а потом мы оба пропали почти на полчаса. К тому же мои родители были рады подвезти меня до дома. Всю дорогу они донимали меня вопросами о Хантере, но мне все равно было приятно с ними пообщаться. Я заметила, что они спросили о моем плече из беспокойства, и об Эшлинг, Перси и Эммабелль, но не стали говорить со мной о стрельбе.

– Даже не спросите, как проходят тренировки? – Я шмыгнула носом на заднем сиденье, ища тему, не связанную с Хантером. Папа встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида и кивнул маме.

– Рыжая, твой выход.

– Мы думаем, тебе стоит поступить в летнем семестре в следующем году, – выпалила она быстро, будто срывая пластырь.

– Что? Зачем? – спросила я. Родители всегда поддерживали мое ремесло, даже если беспокоились, что меня больше ничего не интересовало.

– Чтобы иметь запасной вариант, – пояснила мама, а папа тихо добавил:

– Мы не хотим, чтобы ты понапрасну тратила свою жизнь на одно дело.

Я притихла.

Они считали, что я понапрасну трачу свою жизнь?

Что не сумею попасть на Олимпиаду?

Я смотрела в окно, борясь со слезами, от которых щипало глаза. Дело было не только в них или в моей травме, или признании Хантера о том, что он не родной сын своего отца, или ужасном ужине, или даже в брошенном мне Ланой вызове сознаться в произошедшем между нами много лет назад. Больше всего меня беспокоило другое: в том, что все вокруг говорили обо мне, была доля правды.

У меня была нездоровая одержимость стрельбой из лука.

Сейлор Бреннан умудрялась плыть по жизни, не бывая на свиданиях, не влюбляясь, не посещая вечеринок, не поступая в колледж, даже не живя, потому что все это ставило под угрозу занятия стрельбой. Любовь. Дружба. Учеба.

Я пыталась убедить себя в том, что такие жертвы необходимы, чтобы добиться желаемых успехов в карьере, но на самом деле это не так. Лана получала удовольствие от всего. В ее жизни были свидания, ухажеры, выпуск коллекций одежды и съемки в кино, а при всем этом еще и стрельба из лука.

Почему же я снова и снова отталкивала Хантера, если было очевидно, что все наше соглашение – лишь очередной способ его отца наказать его за то, что он не родной сын?

Что с того, что нам скоро придется распрощаться? Сейчас он рядом. На большее я даже не могла надеяться.

Когда папа остановил машину возле моего дома, в салоне повисла тишина. Мне хотелось разрезать ее ножом.

– Послушай, – начал папа, а мама издала вздох. – Сейлор, мы не имели в виду…

– Нет, – сказала я, открывая дверь. – Не стоит. Вы правы. Я не жила. Я пряталась от жизни за луком и стрелами и смотрела на нее, закрыв один глаз. Но я исправлюсь. По крайней мере, я постараюсь – не только ради себя, но и ради вас тоже.

Я хлопнула дверью и побежала в вестибюль, прячась в нем. Не стала оборачиваться и смотреть, остались ли они ждать, пока я благополучно зайду в лифт.

Я знала, что они ждали.

Они всегда ждали, присматривали, заботились обо мне. Мама с папой – мое лето.

В квартире было темно и прохладно. Она чем-то напоминала клинику или отель из-за того, что в ней постоянно работал кондиционер и стояла гладкая, современная мебель, лишенная индивидуальности. До этого момента я не понимала, как Хантер все это терпел. Но теперь поняла: он понятия не имел, как выглядит настоящий дом.

Я сбросила туфли, а сердце нетерпеливо отстукивало, как указательный палец по твердой поверхности.

На цыпочках прокралась к его комнате. Дверь была приоткрыта. Она всегда была приоткрыта, будто в постоянном приглашении. Я толкнула ее, и мое сердце ухнуло вниз, когда я поняла, что он крепко спал, лениво раскинув длинные руки и ноги на огромной двуспальной кровати. Его кожа была загорелой, подтянутые мышцы расслаблены. Даже во сне у него было лицо зловещего дьявола, обрамленное светлыми ангельскими кудрями.

Мысленно проклиная себя за то, что пришла поздно, а его за то, что устал, я собралась вернуться в гостиную и включить что-нибудь на Netflix, потому что была слишком взвинчена, чтобы ложиться спать. Но как только я шагнула назад, до меня из темноты донесся ровный, хриплый голос Хантера.

– Дай я тебя согрею, aingeal dian.

Я развернулась и вошла в его комнату, будто в камеру смертников. С каждым шагом я чувствовала, будто что-то сбрасываю и оставляю позади.

Шаг. Страх.

Шаг. Тревога.

Шаг. Одержимость.

Шаг. Самокопание.

Я дошла до изножья кровати. Он подал мне руку. Я не взяла ее. Не сейчас. Меня что-то останавливало. Я знала, что не стоит просить у него никаких гарантий, так что дело было не в этом. И все же мне было неспокойно. Тревожно.

Хантер сел прямо, взял меня за руку и прислонил ладонь к своему сердцу. Его голая грудь была теплой и твердой. Кожа мягкой под порослью волос. В его голосе не было ни намека на юмор.

– Клянусь, когда я впервые увидел тебя на парковке, то сразу понял, что у тебя золотая кровь. Я думаю, что мы преподадим друг другу хороший урок, Сейлор. Ты не умеешь жить, а я не умею ничего, кроме как жить ради удовольствия.

Как только он это сказал, я осознала, что еще никогда не чувствовала себя такой смертной. Но быть смертной – значит быть живой. Мне предстояло так много потерять. Так много обрести. Так много испытать.

Хантер встал и пальцем спустил лямку платья с моего плеча.

– Ненавижу зиму, – прохрипела я, опустив взгляд. – Всегда ее ненавидела.

– Я тоже. – Он захватил мои губы в поцелуе, расстегивая застежку платья на спине, пока я не оказалась перед ним в одном лифчике и трусиках. Он не прекращал целовать меня – просто целовать – нежно, умело, заставляя полностью забыться.

Я забыла, что оказалась в объятиях самого неблагонадежного мужчины в Америке.

Мужчины, который не сулил мне ничего, кроме разбитого сердца.