– Не хочу, – оборвал меня Малик. – Ты, главное, никому из больных и нашему инспектору об этом не проболтайся. Кстати, заодно глянь, где они с Полозовым запропастились. Ты прости, что я тебя гоняю, просто у меня сегодня безумный день.
Быстро вернувшись назад, я спросил у главврача:
– Как у тебя с английским?
– Нормально у меня с английским. С докладами выступаю, литературу читаю, с коллегами общаюсь. А тебе зачем?
– Да просто там наш герцог Мальборо с Джеймсом Бондом до сих пор смолят свои цигарки и байки травят, а русский язык отказываются понимать. А тут ещё к ним леди Черчилль подгребла с пачкой «Уинстона». Так что иди, разбирайся сам.
Вернувшись на площадку для курения, мы с Маликом застали там всех названных мною лиц и ещё несколько новых исторических персонажей.
– Пётр Алексеевич! – обратился Малик к своему коллеге, в то время как тот открывал новую пачку сигарет. – Вы бы хоть постыдились – всё-таки врач! А вы, Геннадий Ильич, что тут забыли?
– Да я сигаретку стрельнуть…
– Ещё чего не хватало – тут вам не фронт освобождения Палестины! На сегодня все перестрелки отменяются, поэтому идите к себе в палату и ждите условного сигнала. Будет нескучно, вам понравится. А вам, Пётр Алексеевич, я поручаю прочесть остальным самоубийцам лекцию о вреде табакокурения. Наглядные пособия найдёте прямо на пачках сигарет… А вы, Иван Васильевич, кого тут потеряли, да ещё с беременной супругой? Хотите разделить дурную славу другого самодержца? Пётр Алексеевич, не смешно!
Иван и вправду никого не потерял в этой смрадной компании, а вот его жена искала там меня. Не выдержав пронзительный взгляд Светланы, я поспешил удалиться и приступить к выполнению моего задания. Вернувшись через полчаса на площадку для курения (а она, хоть и была расположена на открытом воздухе, по уровню задымлённости напоминала Перл-Харбор в декабре сорок первого), я снова увидел там «председателя клуба самоубийц», собравшего вокруг себя целый отряд камикадзе. Курильщики увлечённо разглядывали «страшилки» на пачках сигарет и обменивались мрачным шутками:
– А у вас что? Два инфаркта, гангрена и пародонтоз? А у вас, Пётр Алексеевич, импотенция?! И это в сорок три года?
– Ну нет, – отозвался врач, выбрасывая в урну начатую пачку сигарет и доставая из кармана новую. – Уж лучше «мучительная смерть»!
Публика была уже в таком настроении, что встретила дружным гоготом моё заявление, обращённое к главному врачу и владельцу клиники:
– Можешь меня поздравить! Я сейчас в твою лабораторию наведался. Ядерный апокалипсис не обещаю, но «грязную бомбу» за несколько часов собрать смогу.
– Иди уже отсюда! – поспешил спровадить меня Малик, косясь на пожарного инспектора, хотя тому давно не было до нас дела.
Было видно, что Малик устал от бесплодных попыток образумить и пристыдить развесёлую компанию, которую собрали вокруг себя Полозов с пожарным инспектором, – а там уже были не только врачи и медсёстры, но и многие, даже некурящие больные и их родственники. Конечно, владелец клиники вполне мог своей властью наказать злостных нарушителей трудовой дисциплины, а кого-то и вовсе уволить без выходного пособия, но Малик предпочёл терпеливо ждать, когда закончится внеплановый перекур и развеется поднятый им «дым коромыслом».
А я отправился дальше совершать обход здания клиники и хозяйственных построек на территории парка. Заглянув в дворницкую, где хранились садовый инвентарь и различные средства для ухода за растениями, я вернулся с очередной «доброй вестью»:
– Вот тебе ещё один сюрприз: нашёл у садовника такой запас нитрата аммония, что, если взяться с умом, можно всё здание разнести на кирпичики. Мне в голове трудно прикинуть – тут надо много разных факторов учесть, но воронка будет в глубину метров на шесть, а в ширину…
– Да понял я всё! – ответил мне Малик, уже жалея, что обратился ко мне и к Полозову со своими просьбами. – Хорошо ещё, что ты у нас один такой уникум. Другим ума не хватит до всего додуматься, а тебе, надеюсь, в голову не придёт устраивать тут взрыв.
– Ты что, совсем за дурака меня держишь?! – искренне обиделся я на друга.
Между тем время шло, а события безумного дня в психиатрической больнице разворачивались далеко не по запланированному графику. И пока я наблюдал со стороны эту стихийную акцию гражданского неповиновения, меня по очереди накрыли три волны разнообразных эмоций.
Сперва на меня накатил гнев. В своё время я был не ахти каким большим начальником, но из-за удалённости объекта от других людских поселений пользовался такой же полнотой власти, какую имеет над своим экипажем капитан судна, ушедшего в автономное плавание. Иными словами, для своих подчинённых я был почти что наместником Господа Бога на земле, и если бы кому-то из них взбрело в голову так фордыбачить и саботировать работу, я не стал бы церемониться, а устроил бы им форменный разнос со всеми законными и незаконными мерами расправы, включая и такую, как «дать по шее».
Однако следом за первой волной злости меня накрыла растерянность. Потому что среди нарушителей режима было немало душевнобольных пациентов – и волею судьбы я оказался одним из них. Я не успел накоротко сойтись почти ни с кем из моих соседей, однако зеркальные нейроны моего мозга негласно сделали свою работу, и я успел живо проникнуться историями этих людей. Кому-то болезнь досталась вместе с родительскими генами; кто-то лишился рассудка по собственной вине, злоупотребив алкоголем или другими психотропными ядами; кто-то заболел из-за инфекции, родовой травмы или нарушений в щитовидной железе; другие же не вынесли ужасов войны на землях Карабаха, Приднестровья, Чечни, Осетии и Донбасса, пережив такое, от чего нормальный человек просто не может не сойти с ума.
Далеко не все пациенты клиники были образцовыми гражданами и гражданками, и далеко не все согласились лечиться добровольно, но у каждого в анамнезе был свой собственный груз скорби, стыда и страха. И подобно тому, как сытый не разумеет голодного, так и здоровому человеку трудно понять, каково это – нести на себе стигму психического расстройства.
Как поётся в шутливой молодёжной песенке, «от сессии до сессии живут студенты весело», – а больные с психиатрическим диагнозом живут от психоза до психоза (причём приходит такая «сессия» не два раза в год в середине зимы и начале лета, а чаще всего весной и осенью по своему непредсказуемому графику). Живут нескучно, как и студенты, но далеко не так беззаботно и весело: в растерянности, страхе, а порой и в злости на весь мир. Пробираются по лезвию бритвы между одержимостью и депрессией. Боятся себя. Боятся врачей. Боятся других людей. Боятся остаться одни. Каким-то неведомым чутьём узнают себе подобных среди дюжины незнакомцев. Обрывают телефоны, звоня в жилконтору, прокуратуру и приёмную президента. Шлют письма директору «Эрмитажа», Папе Римскому и госсекретарю США. Вопят по ночам на всю округу, свесившись голышом из окна. Стыдливо скрывают свой диагноз от коллег и соседей. Одного за другим теряют друзей молодости. Режут себе вены, прыгают с балкона и глотают битое стекло. Размышляют над смыслом жизни, вычисляют квадратуру круга и собирают вечный двигатель. Отбиваются от чертей, ниндзя и попаданцев. Раскрывают мировые заговоры дарвинистов, империалистов и франкмасонов. Выживают на нищенскую пенсию. Пишут фантастические книги и сюрреалистические картины, сочиняют неземную музыку. Неделями ищут в себе силы чтобы сменить носки, вымыть посуду и принять душ. Ловят мучительные побочные эффекты от лекарств-нейролептиков. Верят в свою избранность, считают себя гениями и пророками. Называют себя париями, генетическим сором, ошибкой природы, неполноценными пародиями на её царя…
И тут в мою душу прокрался испуг. Конечно, давно позади остались времена карательной психиатрии, а последователей сэра Фрэнсиса Гальтона, отца евгеники, ещё раньше предали анафеме и заклеймили позором вместе с другими лжеучёными и врачами-садистами. Не стоит забывать и о том, что частная клиника, где я лечился, отличалась от рядового «бюджетного учреждения здравоохранения», как шикарный отель от бедной ночлежки, а её владельцем был мой закадычный друг, немало обязанный мне своей карьерой, и я пользовался там всеми привилегиями непотизма. И уж тем более мне не стоило бояться обливания холодной водой, электрошока, лоботомии и прочих изуверских методов, какими в прошлом пытались усмирять психические болезни.
