— Вернулся, — говорит она. — Я бы на твоем месте еще подумала, стоит ли.
— Как Ричард? — спрашивает Зак, снимая куртку.
— Нормально. Ужинает у двоюродных.
— Ты же сказала, что у матери.
— Они вместе поехали к двоюродным.
— Ты бы определилась с сюжетом.
— Ты бы не лез не в свое дело.
— А может, я хочу.
Зоя вытягивает руку, чтобы крепко ущипнуть своего противного младшего братика, он в ответ щиплет ее еще сильнее.
— Ай, — пищит она.
— Я теперь спортом занимаюсь. Нашел себе такой новый наркотик.
— Молодец, Зак. Просто молодчина. — Пауза. — А пишешь?
Нужно ли спрашивать? Стоит ли?
— Смотря что ты имеешь в виду под «писать», — отвечает Зак.
Зое остается надеяться, что в поисках вдохновения он не роется в семейном альбоме. Зак — до определенной степени знаменитость в телевизионном мире, автор сценария к расхваленному критикой психологическому сериалу «После революции»: он шел три сезона, неуклонно теряя популярность. А начиналось все весело, бодро, а также — по мнению всех представителей семейства Хеннесси — с недостаточно завуалированными отсылками к Лидии и ее детям.
Зоя хорошо помнила, как первое же искушение затмило весь здравый смысл Зака, и без того некрепкий. Лидия — типичная феминистка. За спиной у нее — демонстрации, выступления, отсидки во всех значимых местах. Ее лицо красуется на значках, плакатах и телеэкранах. Притягательный персонаж — что с несколько избыточным успехом продемонстрировал в своем сценарии Зак. Жизнь Зака изменилась в одночасье: он ваял пилотники в своей убогой квартирке — и вдруг шагнул в круг знаменитостей, а они ему навстречу. Последовали номинации, роскошные отпуска, подружка из селебрити, легкие наркотики. А потом — ряд отказов, расставание с подружкой, попавшее во все таблоиды, лечение в каком-то реабилитационном центре и возвращение в родительский дом с обещанием вновь завоевать их доверие и восстановить родственные и дружеские отношения.
— Ты говорил, у тебя появилась мысль по поводу нового пилотника? Про студентов-искусствоведов? Или киноведов?
— Выкинул в мусор. Старье.
— Если подумать, все старье. Талант в том, чтобы рассказать старую историю свежим образом.
— Я сам уже несвежий, — отмечает Зак. — Из глубокой заморозки.
Зоя протирает глаза, чтобы их не закатывать. Миллениальные терзания Зака ее сильно раздражают. Ему тридцать три, долго ожидавшееся золотое дитя, рожденное через девять лет после Зои, — иногда поколенческие различия слишком уж заметны.
— Будет мне кто с ужином помогать? — орет Джуди из кухни.
— Это она тебе, — поясняет Зак.
Зоя ему не противоречит — чего зря трудиться. Приготовление яств для праздничного стола — это мученичество, которому в их семействе подвергают только женщин. У отца, по крайней мере, есть своя разновидность мученичества: Ларри случалось стричь газон в жаркий июльский полдень, а еще он не раз увечил, калечил и распинал самого себя, ремонтируя в доме то, что человеку его возраста и умений ремонтировать не стоило бы. У Джуди, в зависимости от времени года, то спад самопожертвования, то подъем, все это достигает пика в праздники, когда нужно готовить, особенно если предполагается слишком много гостей и слишком много блюд. Понятное дело, терпеть эти муки в одиночестве не след: лучше с кем-то еще, в идеале — с дочкой.
— Мы еще не договорили, — предупреждает Зоя брата.
— Есть предложение: сосредоточься на собственных проблемах, — советует Зак. — А кроме того, выпей. Я б и сам выпил, если б не пытался «сохранять ясность сознания».
Зак после краткого пребывания на реабилитации постоянно сыплет такими обрывками мантр. У Зои мелькает мысль: не свидетельствует ли это о том, что слоган не обеспечивает достаточную вовлеченность таргетной аудитории? Впрочем, волноваться за Зака ей на сегодня надоело. Сделает она себе такой рождественский подарок. Да и маме давно пора помочь.
— Как там дела? — интересуется Зоя, вступая в материнское святилище.
— Если мы успеем подать на стол горячее до девяти, так только чудом, — сообщает Джуди. — Только чудом!
— Как раз время чудес.
Мать бросает на нее свирепый взгляд.
— Я тут с семи утра колочусь, а полезной помощи ни от кого ни на йоту. Доделывай салат — с того места, где Лидия бросила.
— Лидия и Марианна готовы помочь по первому сигналу, — докладывает Ларри, проходя мимо — принести еще льда с заднего крыльца. — И я, кстати, тоже предлагал свою помощь, много раз. Ты всех гонишь. Вежливым образом, разумеется.
Он походя чмокает жену в щеку.
— Лидия, может, и попала на первую полосу «Нью-Йорк таймс», — говорит Джуди, не потрудившись понизить голос, — но не соорудит и бутерброда, даже если от этого будет зависеть ее жизнь. А Марианна занята детьми. А тебя, милый, я люблю больше всех на свете, но ты все-таки иди дальше.
— Слушаюсь и повинуюсь, — отвечает Ларри.
Зоя пытается вдохнуть жизнь в огурцы, изувеченные Лидией.
— Лидия у нас, конечно, особый случай. Но папа-то неплохой помощник.
— Твой отец всю жизнь работал как проклятый. Уж хотя бы вкусный рождественский ужин я ему за это да приготовлю.
Такой разговор с матерью происходит у Зои каждый год. Своего рода пролог к Рождеству.
— На Заке-то и сейчас пахать можно, — говорит Зоя, следуя давно расписанному сценарию.
— Зак столько месяцев работал на износ. Ему нужны мир и покой.
— Он же только с реабилитации.
— Из санатория для поправки здоровья. И зачем поднимать эту тему в Рождество?
— В Рождество, что ли, объявляется мораторий на правду?
— Я всего лишь прошу, чтоб на Рождество нам не портили настроение.
«Хорошее настроение», по определению Джуди Хеннесси, — это период времени, когда все семейство закрывает глаза на реальность и делает вид, что все у всех в порядке — так, как оно выглядит в рассказах Джуди знакомым. Зоя начинает гадать, чего там у матери на уме. А может, они с Заком действительно прилагают недостаточно усилий к тому, чтобы воплощать мечты об идеальной жизни в реальность? Что, если их личные невзгоды — это просто недостаток воображения? Хотя, возможно, у всех в жизни бардак, просто другие лучше придумывают себе слоганы.
— Конечно, — говорит Зоя. — Вот и не будем портить.
Она включается в процесс и битый час режет, толчет, смешивает и приправляет. Мысли уплывают к Ричарду.
Вообще-то, нельзя сказать, что ей его не хватает. На Рождество такое применительно к Ричарду невозможно в принципе, поскольку в том, что касается семейных праздников, Ричард — жуткий нытик, и если бы он был здесь, Зоя стояла бы на кухне и переживала, хорошо ли ему там в гостиной (где дочурки Марианны носятся наперегонки, потому что поспорили, кто из них быстрее бегает), или стояла бы в гостиной и пыталась его умиротво-рить, переживая, что мама на кухне пашет в одиночестве. Нет, не болит у нее душа по таким рождественским праздникам. Душа болит по праздникам, которых у нее никогда не было. Тоскует по жизни, так никогда и не сбывшейся, жизни, где она замужем за человеком, который дарит ей дурацкие пустячки, намекающие на только им одним понятные шутки. Который носит уродские рождественские свитера, передает другим закуски, помогает детям Марианны собрать из пластмассовых деталей игрушки, которые потом невыносимо жужжат или пищат, и смотрит на «Ютубе» дурацкие видео с племянником Оскаром. Который говорит: «Мне, кроме тебя, ничего на Рождество не нужно», причем от всей души.
Зоя страдает по рождественским праздникам, на которых не надо сообщать маме, что ты разводишься, — то есть по всем рождественским праздникам, реальным или вымышленным, кроме нынешнего, который здесь и сейчас.
— Как там у тебя дела? — интересуется Джуди. — Мешай дальше.
— Да мешаю я, — говорит Зоя.
— Десять минут осталось. Гляди, чтобы соус не свернулся!
— Только не в мою вахту, — отвечает Зоя.
Правда, впрочем, заключается в том, что всякие гадости так и норовят приключиться именно в ее вахту: например, роман Ричарда с куколкой, которая продала им каяк в «Хайкерс-хейвен» — тот самый каяк, который Зоя купила Ричарду на день рождения, чтобы приблизить его к Природе. Зоя постоянно подталкивала Ричарда к расширению жизненных горизонтов: до сих пор его отношения с Природой сводились к наслаждению ее плодами, в особенности — изысканными сырами и бароло, так что (не без связи с последним фактом) Зоя считала, что физические упражнения ему не повредят. Вот он и расширил свои горизонты за пределы моногамии, а она его простила — приняла «кризис среднего возраста» в качестве оправдания, — а потом, через полгода психотерапии и самобичевания, выяснила, что девица никуда из его жизни не делась. Все это было достаточно ужасно само по себе, а ведь вдобавок ко всему этому она поддержала его желание сменить род деятельности с работы в банке за приличные деньги на какую-то зачаточную консультативную практику прямо из дома, что, как она теперь понимает, одновременно и сделало его гораздо беднее, и открыло ему кучу возможностей ей изменять.
