– Смотрите, Дима, – сказал шеф.

Портрет был не совсем обычен. Особенно для сегодняшних времён. На прекрасном темноглазом лице лежали зеленоватые блики света и фиолетовые тени. Явно не наше Солнце там светило. Фантастику Дима почитывал… За спиной девушки бесконечные тёмно-синие пространства были полны звёзд; белели немногочисленные облачка туманностей. Черноволосая исследовательница Дальнего Космоса чуть тревожно смотрела за край портрета. Возможно, приборы на пульте управления показывали ей что-то не то…1

– Вы её знаете? – решил сострить Дима.

– Знаю, – серьёзно ответил мастер. – Она родится через тысячу лет. Вы, Дима, хотели бы жить тысячу лет?

– Вопрос на засыпку… – засмеялся он. – Ну конечно, хотел бы.

Да, были у шефа странности. А у кого, собственно, их нет? Только у самых скучных…

Дело надо продолжать. Начинать штурм «второго этажа». Должностное ворьё… Всё наворованное – в зарубежных банках, в оффшорах. Семья – в Европе, в Америке. Здесь у него два костюма, три рубашки, пять галстуков, вторые ботинки… Белый и пушистый. В кабину всех, всех поголовно, по графику. Из страны не выпускать. Забугорную недвижимость пусть продают. Средства – возвращают домой и сдают. Что с самими делать, там посмотрим…

Завтра везти контейнеры в Одинцово. Грибанов обещал приготовить место. Конечно, никто не станет целый век или полвека сохранять квартиру за временно отсутствующим жильцом. Надо освобождать… И сделать сообщение в семьсот тридцатой.

И ещё предстоит держать ответ перед президентом за фантастическое, в форс-мажоре принятое решение, не позволяющее даже толком похоронить человека, так внезапно ушедшего в мир иной…

Отчего так печален наш мир? Оттого, что это мир смертей. Рождения незаметны. В таком-то роддоме сегодня родилось столько-то младенцев. А каждая смерть… Потрясает, обкрадывает, наносит незаживающую рану, слабого человека может убить. И с каждой смертью мир делается более пустым.

Не хочется, чтобы судьба похоронила окончательно моего героя Неверова. Как не похоронила его прообраз, генерала Нестерова. Кстати, и другим участникам этой истории пришлось придумывать новые фамилии. Всё-таки не историческое исследование, а роман. Карцев у меня Кольцов, Арсентьев – Артемьев, Марченко – Тимченко… Будь я фантастом – обязательно бы написал о воскрешении Ярослава Неверова через пятьсот или тысячу лет.

А что касается прообраза – генерала Нестерова – может, смерть и в самом деле не помешала ему, а… помогла?

Не знаю. Смерть человеку помогать не может. Но её пока вроде бы и нет?

Мы сидели втроём в бывшем кабинете Ярослава Матвеевича.

– Совсем внезапно ушёл… – грустно проговорила Ирэн, журналистка из Франции.

– Он ушёл в будущее! – решительно отрубил майор Арсентьев.

Иной мир встретил светлой тишиной.

Тишина не была абсолютной. Где-то – может, совсем близко, а может, очень далеко – чуть слышно пела птица или девушка. От этого лежалось спокойно и хорошо.

Я пошевелился, открыл глаза. И тут же, с лёгким вздохом, прозрачный колпак над моим ложем отделился, всплыл и слился с потолком.

Потолок был светло-зелёный, матовый, с закруглённым и отогнутым вниз краем. Дальше начиналось огромное окно – скорее, прозрачная, чуть наклонная стена. За окном ярко голубело небо с медленно плывущими белыми облаками. Ниже виднелись растрёпанные кроны деревьев; ветки покачивались. Сквозь ровный шум ветра пробивался тихий, переливчатый свист, звон. Я откуда-то знал, что это щебечут птицы.

Осознание действительности приходило медленно. Ничто не тяготило – ни боль, ни забота. Повёл руками в стороны – руки ощутили преграду. Ложе имело борта, не очень высокие. Я опёрся о края и приподнялся.

Послышались шаги. В помещение вошли двое мужчин в белых халатах. Передний – огромный, высокий, чернобородый – обратился ко мне:

– Лежите, лежите, дорогой!

Я послушно улёгся. Молодой голос, очевидно принадлежавший спутнику бородатого, удивлённо произнёс:

– Ну, чудеса! Обезьяны дохнут как мухи, а людям хоть бы что.

– Саша, не болтай, – оборвал его бородач. Он достал из кармана халата некое устройство с кнопками, цветными лампочками и цифровой шкалой. Вытянул на эластичном проводе датчик и прикоснулся им ко мне там и тут. (Я вдруг понял, что лежу совершенно голый)

– Сгодится, – уважительно проговорил спутник бородатого.

– Ещё бы не сгодилось, – буркнул тот.

Он убрал приборчик.

– А теперь, мой друг, можете вылезть. Можете?

Я молча кивнул и выбрался на пол.

– Профессор Новицкий, – представился бородатый. – Дмитрий Антонович. – А это мой помощник, Александр Иванович.

– Саша, – улыбнулся помощник.

– Саша, – согласился профессор. – Кандидат наук, восходящее светило. Только иногда несдержан на язык.

Кандидат скромно промолчал.

– А вас как называть, дорогой?

– Ярослав. Нестеров Ярослав Матвеевич.

– Помнит! – вполголоса обрадовался Саша.

– Тихо! – сказал ему Новицкий. – Да, Ярослав Матвеевич, это был небольшой тест. Вам не в обиду?

– Да нет, – засмеялся я. – Ради бога…

За окном все так же от ветра раскачивались вразнобой зелёные ветки. И это раскачивание таинственным образом скрывало в себе обещание какой-то огромной, почти нестерпимой радости.

– Лето, лето, – в восхищении пробормотал я.

– У вас хорошее настроение? – спросил Саша.

– Да, очень.

– Эйфория, – сказал профессор. – Как и должно быть.

Я знал, что такое эйфория, и не обеспокоился. Впрочем, сейчас вряд ли что-то могло меня обеспокоить.

– Ну хорошо, – подвёл итог профессор. – Одевайтесь, и пойдём отсюда. Вот ваша одежда, – он кивнул вбок. На небольшом кубообразном возвышении лежало… Я присмотрелся. Это была не моя одежда. Впрочем, разобраться, что куда надевать, было нетрудно.

Врачи повернулись к окну. Я оделся – вещи были простые, удобные – сказал «готово», и мы вышли в широкий, слегка изогнутый коридор с окнами по одной стороне. Это была такая же прозрачная стена, чуть наклонённая внутрь. По ней тянулись во все стороны, прихотливо изгибаясь и перекрещиваясь, редкие полосы из серебристого металла; при желании их можно было считать оконным переплётом.

По-прежнему ни о чём не вспоминалось, не возникало никаких вопросов, ничего не замышлялось наперёд. Не было ни прошлого, ни будущего. Была только эта минута, и в ней не содержалось ничего тревожного.

Справа, за нескончаемым окном коридора я видел – метрах в двадцати – неровную зелёную стену деревьев. Перед ней располагалась серовато-сиреневая площадка; по её дальнему краю выстроилось несколько странных разноцветных экипажей, величиной с крупный легковой автомобиль, но, кажется, без колёс. У одного из них, синего, прозрачный верх был откинут. Рядом стояли мужчина и женщина. Он – высокий и широкоплечий, в легком белом комбинезоне. Женщина была в светло-зелёном коротком платье, загорелая, стройная, с буйной гривой рыжих волос, отдуваемых ветром – точно костёр, горящий вбок и вниз… Всё кругом носило неуловимый оттенок необычности – но не удивляло. Словно бы сон смотришь. Во сне всё правильно, а удивляться начинаем, когда проснёмся.

– Мы должны кое-что вам рассказать, – обернулся Новицкий. – Поручим это Саше. Он вас заодно и покормит. Есть хотите?

Я вдруг осознал, что зверски голоден.

– Хочу! Ужасно хочу.

– И прекрасно, – сказал профессор. – Ешьте, беседуйте. Я приду позже.

Он набрал скорость и ушёл вперёд.

Саша открыл толстую дверь с закруглёнными углами. Просторное помещение за дверью было без всякой закономерности уставлено лабораторными столами с разнообразными приборами. Между столами, в углублениях, ограждённых бортиками, росли комнатные цветы. Врач увлёк меня туда, где разросся куст фуксии со множеством висящих красных цветков-вертолётиков. Мы сели возле прозрачной стены.