Вместе с тем возможности для официального несоблюдения существовавших для иудеев ограничений были, и это было связано не только с возможностями получения ими высшего образования или наличием значительного личного капитала, но и поступлением, с Высочайшего разрешения конечно, на государственную службу, которая также позволяла проживать вне черты оседлости, в том числе в столице и в Москве.

К таким избранным «льготникам» был отнесён и отец Лили — Юрий (Урий) Александрович Каган. Сам выходец из бедной семьи из Либавы, он сумел за счёт собственных, действительно выдающихся личных качеств, талантов и упорства с отличием окончить юридический факультет Московского университета. Запрещение представлять интересы клиентов в суде для юристов — представителей нехристианских конфессий (вопрос этот был скорее техническим и связанным с процедурой приведения сторон, участвующих в процессе, к присяге), не позволяло ему вести в Москве собственную адвокатскую практику. Тем не менее юридическую контору он имел, только вместо него в судебных заседаниях выступали по им же написанному сценарию его православные коллеги. Талантливый юрист специализировался на защите интересов еврейских предпринимателей, как раз и связанных с законодательными ограничениями их деятельности. Дело было перспективное — богатые евреи, как известно, с чужими не работают. Затем он удачно женился на девушке из обеспеченной семьи рижских евреев Елене Бергман — чрезвычайно одарённой студентке Московской консерватории. Новобрачные категорически отказались переходить в православие, и обряд нисуин для них был совершён в специальном зале Московской хоральной синагоги.

Юрий Александрович стал ведущим консультантом «Общества распространения правильных сведений о евреях», специализировался на «еврейских законах», работал юридическим советником в посольстве Австро-Венгрии. Университетский диплом и, конечно же, немалые деньги его супруги позволяли семье Каган постоянно проживать в Москве на вполне законных основаниях.

Их старшей дочери Лили (с её слов, своё имя она получила в честь возлюбленной Гёте Лили Шенеман, правда, не очень понятно, по какой причине) было всего тринадцать, когда на каком-то собрании перманентно бунтующей молодёжи она познакомилась с семнадцатилетним братом своей школьной подруги Осипом Бриком. Молодые люди до хрипоты обсуждали права угнетённых народов, независимость Польши, равноправие женщин и пр. Молодой Брик возглавлял созданный им самим кружок по изучению марксистской политэкономии, за что его на некоторое время даже отстраняли от занятий в гимназии, но довольно скоро, после вмешательства его родителей, восстанавливали.

Осип — представитель «золотой», в прямом и переносном смысле этого слова, еврейской молодёжи. Сын купца первой гильдии, богатого ювелира Меера-Гозиаса Брика, так же как и его будущий тесть, с отличием окончил юридический факультет Московского университета, после свадьбы с Лили получил от отца небольшой, но доходный бизнес по продаже ювелирных кораллов. Так что перед нами довольно заметные представители очень узкого круга успешных и достаточно влиятельных представителей московского еврейства. Правда, семейный бизнес на кораллах тоже имел свои нюансы.

Прежде всего, как выяснилось, красные кораллы являлись необходимым элементом свадебного наряда для невест у бурят, башкир, чувашей и других представителей 132 народностей, проживавших на Урале и в Сибири, то есть рынок их сбыта был неисчерпаем и относительно стабилен.

Фирма «Павел Брик, вдова и сын», помимо офиса в Москве, имела ещё два филиала на ярмарке в Нижнем Новгороде и Верхнеудинске (тогда так называлась нынешняя столица Бурятии — Улан-Удэ).

Л. Ю. Брик вспоминала: «В январе (1911 года) Ося уехал на месяц в Верхнеудинск на ярмарку по отцовским делам. Он продавал там бурятам тёмно-красные кораллы, без которых обычай запрещал им выдавать дочерей замуж. Бывали случаи, когда приходилось распаковывать уже готовые к отправке в Москву тюки, если старый бурят валился к Осе в ноги, так как не успел вовремя добраться из степи и дочери год пришлось бы ждать свадьбы, до следующей ярмарки».

К кораллам молодой предприниматель обычно добавлял в нагрузку корпуса для карманных часов — естественно, без механизмов. Импровизированная коробочка позволяла надёжно сохранять амулет, да и выглядела стильно. Украшения в такой оригинальной комплектации очень понравились клиентам.

Семья Брик распространяет слух о том, что в районе Неаполя обнаружено уникальное месторождение песка, который в результате воздействия природной среды и моря формируется в мелкие камушки, внешне неотличимые от натуральных тёмно-красных кораллов, которые они теперь и закупают. Итальянские крестьяне называли их «маржани». Казалось бы, зачем самим признаваться в продаже имитации, тем более что любой, даже начинающий ювелир легко отличает одно от другого? Ответ на этот вопрос, по всей видимости, был в существенной разнице в размере взымаемой государством таможенной пошлины. То есть покупались настоящие, полноценные кораллы, а на таможне оформляли их как окаменевший морской песок. Всё как в популярном анекдоте начала 90-х годов прошлого века про зелёный горошек…

Незамысловатая схема обогатила Брик в достаточно короткие сроки.

Совсем скоро такие же молодые, предприимчивые, достаточно мотивированные еврейские юноши и девушки, не особо отягощённые материальными и моральными проблемами, попробуют себя в новой ипостаси — активно включатся в революционную борьбу с самодержавием, сформируют костяк боевых организаций социалистов-революционеров, анархистов, социал-демократов, создадут первую в истории нелегальную еврейскую политическую партию БУНД (в переводе с идиш — Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России)[168].

Виктор Шкловский с иронией писал о Бриках тех лет: «Не глупы, немножко слышали про символизм, про Фрейда, едят какие-то груши невероятные, чуть ли не с гербами, чуть ли не с родословными, привязанными к черенкам плодов. Она любит вещи, серьги в виде золотых мух, у неё жемчужный жгут». [1. 190]

Для склонной с ранней юности к авантюрам и локальным протестным акциям Лили Брик отношения со вчерашним боевиком, а ныне поэтом-футуристом Владимиром Маяковским, начинавшиеся для неё как банальный флирт, неожиданно, прежде всего для неё самой, останутся с ней на всю её долгую жизнь.

Уже через некоторое время Маяковский предстал перед друзьями-футуристами абсолютно другим человеком — харизматичным и элегантным мужчиной, вызывающе дорого и со вкусом одетым, с идеальными зубами и дорогим перстнем на пальце. Позднее, после первых поездок в Париж, пролетарский поэт будет предпочитать tailor’s suits — костюмы, пошитые на заказ, как правило, в первом доме мужской моды Lanvin (ателье на Place Vandome), там же он заказывал рубашки, обувь покупал в шикарном магазине J. M. Weston на boulevard Malesherbes, это за Домом инвалидов, в Old England — аксессуары, носки, пижамы. В этом же магазине в одно из посещений он приобрёл элегантную новинку — раскладную каучуковую ванну, которая будет сопровождать его во всех его последующих путешествиях.

Образ советского dandy завершался дорогой фетровой шляпой (они уже заменили у европейских модников цилиндры), — внутри головного убора на специальной металлической пластине были выгравированы его инициалы V. М., — шёлковым галстуком кричащего цвета и тростью. В кармане пиджака — дорогие часы фирмы Н. Mozer & Со., со слов их владельца, купленные в ГУМе, вечное перо Parker оранжевого цвета или не менее дорогой черный Montblanc.

От бывшего «коренного обитателя тюрьмы» у него навсегда останется только хулиганская привычка сплёвывать на пол и держать папиросу в углу рта, которую поэт обычно прикуривал одну от другой, никогда не затягиваясь. По слухам, утончённый Ив Сен-Лоран считал брутальный стиль Маяковского непревзойдённым и держал его фотопортрет на рабочем столе.