Пастернак писал письма Сталину и, как многие, прислал ему свою книгу — сборник переводов грузинской лирики — в подарок, искренне благодарил за освобождение мужа и сына Анны Ахматовой из тюрьмы. Вот и издавался каждый год, его произведения включены в план ГИЗ, хотя по своей идеологической направленности и революционному пафосу они очевидно далеки от «Левого марша» и «Стихов о советском паспорте».

9 сентября 1940 года в ЦК ВКП(б) состоялось совещание «В связи с вопросом о фильме „Закон жизни“ Авдеенко А. О.» Поводом для такого представительного обсуждения стал выход кинофильма, посвящённого будням студенческой молодёжи, снятый по сценарию Александра Авдеенко.

Одним из участников совещания был поэт, переводчик и соратник Владимира Маяковского по футуристическому движению Николай Асеев:

«Асеев: Товарищи, я первый раз в Центральном Комитете партии, и первый раз мне так немного волнительно, потому что я первый раз в Центральном Комитете, я хочу сказать то, что является существенным по моему мнению в этом деле.

Случай с т. Авдеенко, мне кажется, очень характерный случай и в смысле того, что его так жестоко колотят, и в смысле того, откуда это произошло. Я не побоюсь сказать, несмотря на то что не знаю, как это будет принято, но я всё равно скажу, что это приводит к враждебной репутации, которая у нас иногда создаётся. Тов. Авдеенко меня простит, но я скажу. Мы с ним года два тому назад отдыхали в Ялте. Он мне сказал, что написал замечательное произведение. Он сказал, что редактор ещё не правил, но произведение замечательное. Тов. Авдеенко рассчитывал, что после правки редактора с него уже снимается всякая ответственность. Расчёт на то, что кто-то ещё поправит, что кто-то тебя поддержит, — это погоня за славой. Если человек один раз что-либо хорошо написал, его похвалили, то уже везде и всюду его начинают хвалить. Нет такого положения, чтобы человека покритиковали, друг другу улыбаются, пожимают руки.

Я буду говорить откровенно. Тов. Сталин сказал, что ему нравятся произведения Ванды Василевской. Я должен сказать, что очень хорошо, что Вам понравились произведения Ванды Василевской. Лично я читал, и не очень сильно они меня затронули. Я почему говорю? Потому что завтра, послезавтра Ванда Василевская вдруг станет единственным, стандартным писательским достижением. Одно дело — что нравится Иосифу Виссарионовичу Сталину, другое дело — директива о том, как надо писать.

А это зачастую соединяется и идёт подстрижка под этого писателя. Я редко встречаюсь, но должен говорить правду. Очень долго Демьян Бедный сидел и по Демьяну Бедному равняли нас.

Я ничего не боюсь, я верю, что здесь всё будет учтено и взвешено, но иногда получается так, как же, Сталин сказал! Конечно, это нужно учесть, но другое дело, Иосифу Виссарионовичу нравится такое-то произведение, такая-то картина, но это не значит, что делать повторение, триста тысяч раз повторять это произведение или картину.

Сталин: Не значит.

Асеев: Вот об этом я хотел сказать.

Сталин: Я говорю о том, что её замалчивают, Ванду Василевскую, а она талантливая писательница. Я не считаю её лучше всех, но она, по-моему, очень талантливая. Может быть, мы с вами поговорим о её творческой работе, но её замалчивают».

Вы себе сегодня такую дискуссию представляете? И я нет…

В 1939 году Николай Асеев уже получил высшую награду страны — орден Ленина, — а буквально через полгода после состоявшегося разговора он станет лауреатом Сталинской премии I степени за поэму «Маяковский начинается»[165].

Александр Авдеенко после дискуссии в ЦК был исключён из ССП, выселен из квартиры, которую занимал вместе с семьёй, вернулся работать на шахту. К счастью для него, этими «воспитательными» мерами партийные начальники и ограничились.

В заключение этой главы — ещё об одном.

20 июня 1950 года И. В. Сталин опубликовал в газете «Правда» одну из своих важнейших работ «Марксизм и вопросы языкознания», которая современными исследователями отнесена к неким причудам диктатора. Действительно, полемика по поводу «Нового учения о языке» академика Н. Я. Марра, инициированная самим вождём в центральной партийной прессе, и сегодня выглядит довольно странно, особенно на фоне имевшихся проблем, связанных с восстановлением народного хозяйства страны после Великой Отечественной войны. Тем более что «суворовская» манера сводить сверхсложные проблемы к «примитивному» изложению (я имею в виду сознательное упрощение стилистических конструкций) до сих пор создаёт обманчивое впечатление о наличии у генералиссимуса возрастных отклонений.

Тем не менее, не вдаваясь в практически идеальную форму открытой общественной дискуссии, которая была выбрана автором полемической статьи, нельзя не сказать о том, что она являлась результатом глубокого анализа результатов Второй мировой войны. Осознание того, что в результате победы над фашизмом и фактического раздела мира на «советский», «американский» и «не присоединившийся» — то есть советский или американский в зависимости от обстановки или экономических вливаний, — И. В. Сталин отчётливо понимал, что СССР теперь несёт историческую ответственность за сферу своего влияния, основой для которого, помимо политических, военных или экономических аспектов, может стать русский язык, по примеру Великобритании или Франции, осуществлявших известную «языковую политику» в своих колониях.

И. В. Сталин писал: «Язык для того и существует, он для того и создан, чтобы служить обществу как целому в качестве орудия общения людей, чтобы он был общим для членов общества и единым для общества, равно обслуживающим членов общества независимо от их классового положения. Стоит только сойти языку с этой общенародной позиции, стоит только стать языку на позицию предпочтения и поддержки какой-либо социальной группы в ущерб другим социальным группам общества, чтобы он потерял своё качество, чтобы он перестал быть средством общения людей в обществе, чтобы он превратился в жаргон какой-либо социальной группы, деградировал и обрёк себя на исчезновение (…) В самом деле, для чего это нужно, чтобы после каждого переворота существующая структура языка, его грамматический строй и основной словарный фонд уничтожались и заменялись новыми, как это бывает обычно с надстройкой? Кому это нужно, чтобы „вода“, „земля“, „гора“, „лес“, „рыба“, „человек“, „ходить“, „делать“, „производить“, „торговать“ и т. д. назывались не водой, землёй, горой и т. д., а как-то иначе? Кому нужно, чтобы изменения слов в языке и сочетание слов в предложении происходили не по существующей грамматике, а по совершенно другой? Какая польза для революции от такого переворота в языке? История вообще не делает чего-либо существенного без особой на то необходимости» (выделено авт.).

В контексте нашего разговора мы можем вполне определённо сказать о том, что дискуссия о новом революционном языке, который должен был заменить старый буржуазный по мере продвижения народных масс к светлому будущему, в которой самыми заметными участниками были Троцкий, Сталин, Луначарский, Маяковский и его соратники по «Леф», получила своё окончательное завершение через 25 лет.

Позиция Владимира Маяковского, изложенная в его статье «Как делать стихи», написанной в 1927 году: «Положения, требующие формулирования, требующие правил, выдвигает жизнь. Способы формулировки, цель правил определяется классом, требованиями нашей борьбы. Например: революция выбросила на улицу корявый говор миллионов, жаргон окраин полился через центральные проспекты; расслабленный интеллигентский язычишко с его выхолощенными словами: „идеал“, „принципы справедливости“, „божественное начало“, „трансцендентальный лик Христа и Антихриста“ — все эти речи, шепотком произносимые в ресторанах, — смяты. Это — новая стихия языка. Как это сделать поэтическим? Старые правила с „грёзами, розами“ и александрийским стихом не годятся. (…) Новизна в поэтическом произведении обязательна. Материал слов, словесных сочетаний, попадающих поэту, должен быть переработан. Если для делания стиха пошёл старый словесный лом, он должен быть в строгом соответствии с количеством нового материала. От количества и качества этого нового будет зависеть, годен ли будет такой сплав в употребление» принципиально отличается от сталинской: