В «Манифесте к студентам», опубликованном сразу же после начала войны, он подчёркивал: «Футуризм, динамичный и агрессивный, сегодня сполна реализуется в великой мировой войне, которую он — единственный — предвидел и прославлял, прежде чем она вспыхнула. Нынешняя война — это самая прекрасная футуристическая поэма».

Владимир Маяковский повстречался с воинствующим итальянцем во время его визита в Россию в 1914 году, до этого писатель несколько лет назад уже был в Петрограде. По всей видимости, несмотря на языковой барьер, футуристы понравились друг другу. Владимир Владимирович довольно одобрительно говорил о политической деятельности итальянских коллег, при этом настаивал на том, что футуристическое движение в России будет развиваться собственным путём. Ф. Маринетти на память оставил в записной книжке Маяковского пожелание: «Дорогому Маяковскому и великой России — энергичной и оптимистической». Хотя сам поэт впоследствии будет утверждать, что говорить со знаменитым писателем было не о чем и они только из вежливости перекинулись парой фраз [1. 295].

Как писал поэт Бенедикт Лившиц, русские футуристы решили дать итальянскому гуру «решительный отпор: мы не только не считали себя ответвлением западного футуризма, но и не без оснований полагали, что во многом опередили наших итальянских собратьев». 14 февраля 1914 года газета «Голос Москвы» написала о состоявшемся обсуждении доклада С. С. Глаголя[142] «Новейшие течения в современной живописи (опыт психологического анализа)», в котором вместе с Д. Бурлюком принимал участие В. Маяковский: «Я бы рад, — говорил он, — протянуть руку такому человеку, как Маринетти, потому что в Италии он был оплёван и освистан за искусство, так же, как мы в России. Но у нас принято преклоняться перед иностранными мастерами и травить своё талантливое и даровитое. — Вы ещё не раз услышите трест футуристических пощёчин! — закончил свою речь Маяковский». [1.123]

Для более полного понимания глубины проблемы необходимо обратиться к первоисточнику — вот некоторые выдержки из «Манифеста о футуризме»: «Лица наши залиты потом, перепачканы в заводской грязи вперемешку с металлической стружкой и копотью из устремлённых в небо заводских труб. Переломанные руки забинтованы. И вот так, под всхлипывания умудрённых жизнью рыбаков с удочками и вконец раскисших друзей природы, мы впервые объявили всем живущим на земле свою волю:

1. Мы намерены воспеть любовь к опасности, привычку к энергии и бесстрашию.

2. Мужество, отвага и бунт будут основными чертами нашей поэзии.

3. До сих пор литература восхваляла задумчивую неподвижность, экстаз и сон. Мы намерены воспеть агрессивное действие, лихорадочную бессонницу, бег гонщика, смертельный прыжок, удар кулаком и пощёчину.

4. Мы утверждаем, что великолепие мира обогатилось новой красотой — красотой скорости. Гоночная машина, капот которой, как огнедышащие змеи, украшают большие трубы; ревущая машина, мотор которой работает как на крупной картечи, — она прекраснее, чем статуя Ники Самофракийской.

5. Мы хотим воспеть человека у руля машины, который метает копьё своего духа над Землёй, по её орбите.

6. Поэт должен тратить себя без остатка, с блеском и щедростью, чтобы наполнить восторженную страсть первобытных стихий.

7. Красота может быть только в борьбе. Никакое произведение, лишённое агрессивного характера, не может быть шедевром. Поэзию надо рассматривать как яростную атаку против неведомых сил, чтобы покорить их и заставить склониться перед человеком.

8. Мы стоим на последнем рубеже столетий!.. Зачем оглядываться назад, если мы хотим сокрушить таинственные двери Невозможного? Время и Пространство умерли вчера. Мы уже живём в абсолюте, потому что мы создали вечную, вездесущую скорость.

9. Мы будем восхвалять войну — единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть, и презрение к женщине.

10. Мы разрушим музеи, библиотеки, учебные заведения всех типов, мы будем бороться против морализма, феминизма, против всякой оппортунистической или утилитарной трусости.

11. Мы будем воспевать огромные толпы, возбуждённые работой, удовольствием и бунтом; мы будем воспевать многоцветные, многозвучные приливы революции в современных столицах; мы будем воспевать дрожь и ночной жар арсеналов и верфей, освещённых электрическими лунами; жадные железнодорожные вокзалы, поглощающие змей, разодетых в перья из дыма; фабрики, подвешенные к облакам кривыми струями дыма; мосты, подобно гигантским гимнастам, оседлавшие реки и сверкающие на солнце блеском ножей; пытливые пароходы, пытающиеся проникнуть за горизонт; неутомимые паровозы, чьи колёса стучат по рельсам, словно подковы огромных стальных лошадей, обузданных трубами; и стройное звено самолётов, чьи пропеллеры, словно транспаранты, шелестят на ветру и, как восторженные зрители, шумом выражают своё одобрение. Не откуда-либо ещё, а именно из Италии мы провозглашаем всему миру этот наш яростный, разрушительный, зажигающий манифест. Этим манифестом мы учреждаем сегодня Футуризм, потому что хотим освободить нашу землю от зловонной гангрены профессоров, археологов, краснобаев и антикваров. Слишком долго Италия была страной старьёвщиков. Мы намереваемся освободить её от бесчисленных музеев, которые, словно множество кладбищ, покрывают её…

Искусство, по существу, не может быть не чем иным, кроме как насилием, жестокостью и несправедливостью» (цит. по Манифесты итальянского футуризма. Собрание манифестов. Пер. В. Шершеневича Типография Русского товарищества. М., 1914. — Авт.).

Лев Давидович Троцкий, казалось бы, должен был подписаться под каждой процитированной фразой, как это сделал в своё время Максим Горький. По всей видимости, в вопросах культурного строительства вождь оказался не настолько продвинут — сам футуризм, как и все прочие «измы», был для него лишь «товаром на экспорт», той незаменимой конструкцией, предназначенной исключительно для уничтожения старой европейской культуры при поступательном движении революционных масс, сражающихся за всемирное государство рабочих и крестьян.

Тем не менее зимой 1926 года Николай Асеев, Борис Пастернак, Илья Сельвинский и Осип Брик, к тому времени успевший перейти в партийную оппозицию, были приняты Львом Троцким. Владимир Маяковский на встрече не присутствовал, но в своём письме, адресованном Льву Давидовичу, довольно обстоятельно изложил собственное видение литературных задач футуристического движения, в том числе в вопросе реформы языка. Поэт считал, что необходимо:

«1. Утвердить словестное искусство как мастерство слова, но не как эстетскую стилизацию, а как умение в слове решить любую задачу.

2. Ответить на любую задачу, поставленную современностью, для чего:

а), произвести работу над словарём (словоновшества, звуковая инструментовка и т. д.);

б), заменить условную метрику ямбов и хореев полиритмией самого языка;

в), революционизировать синтаксис (упрощение форм словосочетания, ударность необычных словоупотреблений и т. д.);

г), обновить семантику слов и словосочетаний;

д). создать образцы интригующих сюжетных построений;

е). выявить плакатность слова и т. д.

Решение перечисленных словестных задач даст возможность удовлетворить нужду в самых различных областях словестного оформления (форма: статья, телеграмма, стихотворение, фельетон, вывеска, воззвание, реклама и пр.) (…), и только в последнее время перед футуристами встала задача дать образцы современного эпоса: но не протокольно-описательного, а действительно-тенденциозного или даже фантастически-утопического, делающего быт не таким, как он есть, а каким он непременно будет и быть должен» (Маяковский В. В. Полн. собр. соч. Т. 13. АН СССР. Госиздательство Художественной литературы. М., 1961. С. 56–58).