«Ах, Вандергуд, как вы упорно не хотите расстаться с таблицей умножения! Ведь ваша республика есть простая таблица, а король — вы чувствуете, — а король чудо! Что проще, глупее и безнадежнее, как миллион бородатых людей, управляющих собою, — и как удивительно, как чудесно, когда этим миллионом бородачей управляет цыплёнок! Это чудо! И какие возможности открываются при этом! Мне было смешно, когда вы, даже с чувством, упомянули закон, эту мечту дьявола. Король необходим как раз для того, чтобы нарушать закон, чтобы была воля, стоящая выше закона!

— Но законы меняются, Магнус.

— Менять значит подчиняться только необходимости и новому закону, которого раньше вы не знали. Только нарушая закон, вы ставите волю выше. Докажите, что Бог сам подчинён своим законам, то есть, попросту говоря, не может свершить чуда, — и завтра ваша бритая обезьяна останется в одиночестве, а церкви пойдут под манежи. Чудо, Вандергуд, чудо — вот что ещё держит людей на этой проклятой земле!» [1. 7]. (В январе 1905 года, после прочтения повести Л. Андреева «Красный смех», Александр Блок написал в письме С. М. Соловьёву: «Захотелось пойти к нему [Андрееву] и спросить, когда всех нас перережут»).

В 1918 году Осип Мандельштам после длительной поездки по разорённой Гражданской войной стране сумел добиться личной встречи со Львом Троцким, в приватном разговоре называл его своим кумиром, после чего написал нелепое по смыслу и дурное по качеству стихотворение «Сумерки свободы»:

О литературных достоинствах этого произведения судить не будем — не об этом разговор, но эпитеты типа «народный вождь в слезах» (судя по всему, имеется в виду всё-таки Лев Бронштейн) — это, согласитесь, на века…

Позиция Троцкого, несмотря на очевидную личностную рефлексию при отборе материалов для программной публикации, имела своей целью не только определить место «мастеров культуры» в процессе революционного созидания, но и понять, на какой, собственно, базе будет строиться их предполагающееся сотрудничество с советской властью. Допуская известную терпимость в отношении современного искусства, нарком в то же время оправдывал «революционную цензуру» и партийное вмешательство в художественный процесс, считая, что «в области искусства партия не может ни на один день придерживаться либерального принципа laisser faire, laisser passer[140]. Критерий наш, пишет Троцкий, „отчётливо политический, повелительный и нетерпимый“. Да и сам он в оценках творчества многих деятелей литературы и искусства очень часто исходил из их чисто политических характеристик („кадетство“, „присоединившиеся“, „попутчики“, „мужиковствующие“ и т. д.)».

Такой вульгарный классовый подход к творчеству как процессу у Троцкого был особенно очевиден в главе «Внеоктябрьская литература», которую автор посвятил творческой интеллигенции в «дооктябрьский» период, при этом он абсолютно не принимал её позицию периода между революциями, когда большинство интеллигентов, по его мнению, потерпели историческую неудачу вместе с крахом империи. И здесь Лев Давидович не смог отказать себе в удовольствии использовать в тексте типичные для публицистических произведений лидеров большевиков язвительные эпитеты, скабрезные шутки и прямые оскорбления оппонентов типа: «отгородившиеся», «неистовствующие», «островитяне», «пенкосниматели» и т. д. «Несомненнейшими островитянами», по мнению Троцкого, например, являлась группа Художественного театра: «Они не знают, куда девать свою высокую технику и себя самих. То, что совершается вокруг, им враждебно и уж во всяком случае чуждо. Подумать только: люди до сих пор живут в настроениях чеховского театра. „Три сестры“ и „Дядя Ваня“ в 1922 году! Благородная, вымирающая каста ювелирного театра… Не сюда ли относится и даровитейшая Ахматова?» [2.25]. (Вам бы, уважаемый Лев Давидович, сходить на премьеру спектакля «Новая оптимистическая», поставленного К. Богомоловым по пьесе В. Вишневского «Оптимистическая трагедия» в МХТ им. А. П. Чехова. Там теперь, что не герой, то… «несомненнейший островитянин».)

На самом деле с Львом Давидовичем в его категорических характеристиках буржуазной интеллигенции с её пронзительной по своей искренности ненавистью к собственному народу трудно не согласиться. Однако основные его высказывания касались прежде всего существовавших проблем пролетарского искусства и культуры, находившихся в центре дискуссии адептов пролеткультовского движения со своими оппонентами. По мнению своих противников, Троцкий допускал абсолютно крамольную мысль, считая невозможным создание новой культуры и искусства в переходный к социализму период. Он был действительно убеждён, что основной задачей Пролеткульта прежде всего являлась борьба за повышение культурного уровня рабочего класса, в кропотливом и критическом усвоении отсталыми массами элементов уже существовавшей до революции культуры. Сегодня такое очевидное мнение, как правило, не вызывает сомнений. Однако сам факт наличия великой русской литературы в данном контексте создаёт в казалось бы стройной идеологеме Льва Давидовича существенные противоречия. Как известно, произведения Льва Толстого, Фёдора Достоевского, Леонида Андреева и отчасти Николая Лескова формировали «мораль и нравственность» террористической среды из народовольцев, нигилистов, а затем социалистов-революционеров, анархистов и пр. Призывая к «непротивлению злу насилием», спасению бессмертной человеческой души, умиляясь невинным детским слезам, они, каким-то непостижимым образом, превратили идеи, взятые из гениальных произведений корифеев русской литературы, в питательный бульон для взращивания самых диких представлений о вседозволенности или праве на насилие, обусловленном исключительно личными симпатиями или антипатиями палача, при этом исполнитель приговора не только сам определял свою жертву, но и выступал в роли судьи и прокурора.

Принятие «футуризма» в качестве предтечи нового искусства никак не вяжется у Л. Троцкого с принципиальными задачами достижения всеобщей грамотности народа, переходного периода в строительстве пролетарской культуры и т. д. Применение радикальных идей культурстроительства для реализации масштабного проекта «Перманентная революция» ещё было возможно, хоть и с определёнными допущениями, где футуризм был просто идеален в качестве эффективного инструмента разрушения традиционной европейской (буржуазной) культуры.

В декабре 1918 года впервые был избран Исполнительный совет берлинских и рабочих и солдатских советов, 19 января 1919 года состоялось первое заседание Веймарского учредительного собрания, принята конституция, которая, кстати, никак не помешала национал-социалистам прийти к власти, а затем уже создать на её основе абсолютную тоталитарную диктатуру. На фоне растущей активности левых партий и прогрессивных общественных движений в Европе многим казалось, что мировая революция действительно не за горами, вот-вот европейский пролетариат восстанет против буржуазного господства и возьмёт власть в свои руки с помощью Рабоче-крестьянской Красной конницы и т. д.