«Стальная женщина» — бывший комиссар разведотряда штаба 5-й армии, а позднее талантливый публицист Лариса Рейснер — уже после гибели Гумилёва сказала: «Если бы перед смертью его видела, — всё ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и всё».
Стоит ли удивляться тому, что написанная Маяковским в этом же году поэма «Хорошо» прозвучала как панегирик ВЧК:
А потом
топырили
глаза-тарелины
в длинную
фамилий
и званий тропу.
Ветер
сдирает
списки расстрелянных
[107],
рвёт,
закручивает
и пускает в трубу.
Лапа
класса
лежит на хищнике —
Лубянская
лапа
Че-ка.
— Замрите, враги!
Отойдите, лишненькие!
Обыватели!
Смирно!
У очага!
И ещё одна цитата:
Юноше,
обдумывающему
житьё,
решающему,
сделать бы жизнь с кого, скажу
не задумываясь:
«Делай её
с товарища
Дзержинского».
Конечно, это не какие-то бездарные вiрши некой Ю. А. Липиной:
На груди чекиста — с правой стороны
видим знак заслуги. В нём отражены
доблесть и геройство, мужество и честь,
в нём его работа, бдительность и месть т
ем, кто в волчьей злобе подлости творил,
кто взрывал заводы, предавал, вредил.
Зоркий глаз чекиста всюду проникал,
маску диверсанта он распознавал…
Там дальше ещё было про овчарку с именем Пурга, что «навострялаушки в поисках врага»…
Но было же у Маяковского написанное в 1928 году стихотворение «Дачный случай»:
Обфренчились
формы
костюма ладного,
яркие,
прямо зря,
все
достают
из кармана
из заднего
браунинги
и маузера.
Ушедшие
подымались года,
и бровь
по-прежнему сжалась,
когда
разлетался пень
и когда
за пулей
пуля сажалась.
Поляна —
и ливень пуль на неё,
огонь
отзвенел и замер,
лишь
вздрагивало
газеты рваньё, как белое
рваное знамя.
Компания
дальше в кашках пошла,
револьвер
остыл давно,
пошла
беседа,
в меру пошла.
Но —
знаю:
революция
ещё не седа,
в быту
не ослепнет кротово, —
революция
всегда,
всегда
молода и готова. [1.49]
Литераторы и чекисты на даче В. В. Маяковского в подмосковном Пушкино
Рядовая ситуация для отдыхающих в летнем доме на Акуловой горе представителей творческой интеллигенции и сотрудников ОГПУ — потренироваться в меткости стрельбы из «благожелательных браунингов» на дачном участке. Правда, обычно для таких соревнований Маяковский использовал духовую винтовку. На одной из общих фотографий, сделанных на даче, с ней как-то позировал Агранов.
Согласитесь, что вывод о молодости Революции, которая ещё не умерла, а по-прежнему молода, сделанный на основе факта хулиганской стрельбы из табельного оружия, был довольно неожиданным.
Есть у Владимира Владимировича похожее, но более раннее стихотворение «Строители коммуны»:
…а чекист
стоит,
работой завален,
смотреть,
чтоб Коммуну
изнутри не взорвали…
и позднее — «Неразбериха», об уставшем «как вол» сотруднике ЧК, которого испугались мальчишки — продавцы папирос и марафета на Лубянской площади.
Владимир Маяковский — один из многих советских поэтов, кто искренне считает насилие осознанной необходимостью, объективной реальностью беспощадной борьбы с классовым врагом. Таких строчек, как:
Пули, погуще!
По оробелым!
В гущу бегущим,
грянь парабеллум!
Самое это!
С донышка душ!
Жаром,
жженьем,
железом,
светом,
жарь,
жги,
режь,
рушь!
(Маяковский В. В. 150 000 000. Поэма)
или:
Плюнем в лицо
той белой слякоти,
сюсюкающей
о жертвах Чека!
(Маяковский В. В. Владимир Ильич Ленин. Поэма)
…сдайся, враг!
замри
и ляг!
там же, есть ещё совсем позднее:
Если глаз твой
врага не видит,
пыл твой выпили
нэп и торг,
если ты
отвык ненавидеть, —
приезжай
сюда,
в Нью-Йорк,
не у каждого советского поэта в ту сумеречную эпоху найдёшь.
Даже в прекрасно-лирическом «Письме товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» можно прочитать:
Чтоб подымать,
и вести,
и влечь,
которые глазом ослабли,
Чтоб вражьи
головы
спиливать с плеч
хвостатой
сияющей саблей…
