Но гонял ее мужчина крепко. Только не как наших деревенских девок: чтоб и в поле, и у печки без дела не сидела. Хотя по дому да со скотиной помогала, тут уж как водится. Но еще и грамоте учил. Книг у них в доме было — страсть сколько. Вот по ним и учил. Уж как ее бабы жалели, бедную. И вечно она пишет что-то — гуси у них завсегда были, их специально для перьев держали. А коль не пишет, так читает. Или возьмут палки оба, да махаются, быстро так, глаз углядеть не успевает.

Деревенские-то парни тоже подраться не дураки и дрын какой в руки взять, особливо ежели из-за девки, но с этими предпочитали не связываться.

Мужчина-то еще крепкий был, поговаривали, что охаживал он местных баб, но аккуратно, на горячем его ни разу не поймали. Только у мужиков как заведено? Было — не было, а морду набить надо. Даже если и не за что, так для острастки. Но этого стороной обходили. Один раз попробовали, огребли по первое число и с тех пор все.

Да и парни к Марте особо не лезли. Так, переглядывались, конечно, но не более. Ясно ж было — полезешь с баловством — без ног останешься. А по серьезному, типа замуж взять, так богатством не вышел. Они-то к тому времени хорошо зажили. Дом большой, крепкий, мужики да бабы некоторые уже на них работали — так выгоднее получалось, чем самим на себя в поле корячиться.

Вот. И шло бы все так и дале, но лет десять назад словно сглазил кто деревушку. Тот год, он точно словно проклятый был. Поговаривали, что демон спустился на землю да решил в тех местах прогуляться. Хотя чего демону в болотах делать? Но солнца в тот год почитай и не видели, все дожди да дожди лили, дороги так развезло, что в город редко выбраться удавалось, только когда хоть немного земля подсохнет.

Вот в один из таких дней и приехали в деревню рейтары. На здоровенных конях, разодетые все такие, со шпагами да пистолями. Народ сперва повылез, на диво редкостное полюбоваться, а как те первый раз стрельнули, так вновь по домам попрятался.

Значится, рейтары к дому этих, мужчины с Мартой, поехали — дом-то, считай, на отшибе стоял. Ну и стали в дом стрелять. Может сперва о чем и поговорили с хозяевами, этого деревенские не слыхали, но стрелять начали много так. Подъедут к забору, им ж с коней через забор видно все, стрельнут из пистолей и назад, снова заряжаться.

А из дома в ответ стреляют. Редко, но в двоих мужчина попал. Тогда рейтары разозлились, к забору подъехали, да прям с коней через забор перемахнули. Что уж там во дворе было, никто не видел. Только видели, как Марта на крышу выскочила, да давай из лука стрелять. Быстро так. Но рейтары в ответ не стреляли. То ли все, что было, выстрелили, то ли пожалели дуру. Во дворе тихо стало, хотя раза три кто-то и вскрикнул, наверное, эта бешеная в кого попала.

Потом увидал народ, что пятеро, ей-ей пятеро, сам видал, на крышу забрались, Марту схватили, разложили, как полагается, ноги развели. А чо, дело для баб привычное: пришли солдаты — обслужи, сопротивлялась — вдвойне обслужи. А она вона как, из лука их, наверняка и попала в кого.

Вот что они там делали, точно видно не было, только орала девка невозможно, словно резали ее. А, видать, и впрямь резали… но об этом погодя.

Вот, значит, орет она, блажит во все горло. А потом как полыхнет! Не, не огонь. Что-то, как радуга, яркая такая над домом поднялась. Только обычная радуга она как, подковой встает, а тута как купол какой расти начал. И все живое, что внутрь попадало, мертвым становилось. Трава, рейтарские лошади. Наши как увидели такое дело, деру дали. Когда все кончилось, вернулись, а в деревне страсть, что творится. У соседей, кто ближе к ним жил, вся живность сдохла. Да добро б если просто сдохла — так ведь сгнила! Мясо осклизло, с костей сползло, словно трупы месяца три пролежали.

И эта, Марта, из дома выскакивает, плачет, о помощи просит. А сама… братцы, я такой страсти отродясь не видал. Лицо в кровище, но шрамы уже затянулись. Только один черт, уродиной девка стала — рожа перекошена, изрезана вся, нос в лепешку смят. Только глаза и губы человеческими остались. Народ бы ее, ведьму жуткую, камнями закидал, но страшно — вдруг еще по ком так же вдарит. Сказали, чтоб убиралась, да и все. Лошадь просила, отца схоронить, но и тут ей отказали. Сама на плечах тело отнесла, как не сломалась только, да и закопала. Знак спасителя с тела сняла, как водится, чтоб потом в церкви отпеть. Дура. Какой поп от колдуньи тот знак примет? Хотя, если далеко где…

Ну, на том и кончилось. Она ушла, токмо котомку, кинжал на поясе, да лук со стрелами с собой унесла.

А там и мы все собрались да кто куда разъехались…

— А что, — перебил рассказчика молодой голос, — неужто никто не попытался в том доме пошарить? Ведь богато, говоришь, жили, наверняка, было там чем поживиться.

Роб солидно хмыкнул, послышался шлепок, похожий на подзатыльник.

— Не перебивай старших. Пошарить! Как же, нашлись умники, меня еще с собой звали. Хвала Спасителю, отказался я. И те, что пошли… они из дома еле выползли, да прямо там, у порога, и померли. На глазах у нас гнить начали. Воняли! Жуть как. Мы их там и оставили. Даже хоронить не стали.

Да, а об Марте с тех пор ни слуху, ни духу. Мы так решили — она в лесу сдохла. Бабы сказывали, что встречали ее на этой самой дороге, когда в верхние болота за клюквой ходили. Но уже призраком. Прозрачная, над землей скользит, руки тянет, словно просит о чем — страсть. Потому никто сюда и ни ходит никогда. И я дале не пойду, да и вам не советую. Потешил я вас? Тогда дайте горло промочить. Да не спешите пить сами — менять-то нас еще не скоро придут. А пока передайте-ка бутылочку…

Вновь раздалось характерное бульканье, после чего разговор горе-засадников скатился на урожаи, погоду и прочие крестьянские заботы.

Все ясно, более ничего интересного сказано не будет, можно возвращаться. Так же осторожно, неспешно, чтобы не нарваться на неприятности, когда, кажется, путь к спасению найден.

— Ну что там? — Измученные ожиданием Аблемарл и Элис задали вопрос одновременно.

— Засада, прости господи. — Де Сент-Пуант со злостью смял свою ни в чем не повинную шляпу. — Четыре сиволапых мужика с вилами, но ждут именно нас. Кто-то обещал неплохую награду. Уж не знаю сколько, но ждать они намерены долго, пока смена не придет.

— Оружие? — спросил граф.

— Вилы.

— Отлично! Заряжаем четыре пистолета. — Он взмахнул сумкой, предусмотрительно прихваченной из обоза. — И…

— И к ним прибегает подмога, — перебил виконт. — Есть другой выход. Идем по этой дороге, но в другую сторону. Она ведет в заброшенную деревню и дальше сквозь лес к дороге на Дюнкерк. А уж оттуда до границы рукой подать.

— Деревня? Почему заброшена? Чума? — испуганно спросила Элис.

— Нет, слава Спасителю. Но подробности расскажу по пути. Идем?

Аблемарл замялся, даже совсем не по-графски почесал в затылке, но все же согласился.

— Ладно, проводник, веди нас в дебри суровые.

Однако сразу идти не получилось. Де Сент-Пуант еще не менее получаса занимался устранением следов — спутники их натоптали изрядно.

Но в конце концов маленькая экспедиция двинулась вперед. Кроны росших по обочинам деревьев срослись так, что о существовании дороги не ведали и птицы, кружащие над лесом. Сумрак, сырость и кустарник, забивший наезженный когда-то тракт. Следы зверей, лежки, еще теплые от испуганных людьми хозяев, треск от ломящихся сквозь кустарник кабанов, не очень далекий волчий вой. Лес жил своей жизнью, замечая незваных гостей, но и не меняя устоявшегося уклада.

Идти по такой дороге трудно. Одна радость — что в болото не попадешь. Но все равно тяжко. Особенно для городских Аблемарла и Элис. Да и де Сент-Пуант в лесу давненько не был. Если не считать окрестностей Парижа, но какие там леса? Так, рощи, прибранные и удобные для конных прогулок благородных господ. Здесь-то на коне и не проехать, только животину сгубить.

Да и самому бы ногу не подвернуть. Чуть зевнул, и привет, голеностоп потянут, если не порван…