— Вы приехали, чтобы освободить Россию от большевиков, — усмехнулась Маша.

— Гениально! А может быть, вас зовут не Маша, а Кассандра? Вы все знаете! Я просто теряюсь! Алекс, — Рейли обратился к ее брату, — давно у нее открылись эти способности?

— В последние дни…

Появилась Анна Михаиловна с куропатками, ей пришлось их немного подогреть, и Peiuin снова рассыпался комплиментами о России, ее людях и уди-вигельных застольях.

«Робинс по сравнению с ним просто щенок, которого ничего не стоило укротить», — подумал Каламатиано. Правда, в отличие от Робинса на Рейли иногда нападала меланхолическая тоска, и он мог молчать по нескольку часов, чего за Реем никогда не водилось.

— А у вас есть четкий план этого освобождения? — заинтересовалась Маша.

— Маша, ты можешь оставить Сида в покое? — попросил Сашка.

— Маша, не оставляй меня в покое! — умоляюще проговорил Рейли.

— Но она просто не даст нам поговорить! Мы год не виделись, накопилась масса всяких новостей, Кен вообще не произнес ни слова, а ее волнуют эти комиссары! — возмутился Сашка.

— Меня они тоже волнуют, — улыбнулся Рейли.

— Давай поговорим о них в другой раз, — мягко попросил Сида Ксенофон. — Поверь, нам здесь осточертели эти разговоры о кремлевских временщиках. Мы вот уже полгода только и делаем, что говорим о них, об их глупости, жестокости, варварстве и ждем, когда они исчезнут. Но они не исчезают. А мы ничего не делаем. Давайте хоть не будем болтать об этом.

Спокойный и мудрый тон Каламатиано на некоторое время утихомирил даже Peiuin, а потом все принялись за нежных куропаток, и разговор сам собой сошел к событиям прошлого времени, до окаянной революции, когда все бегали на спектакли в Художественный театр, лакомились сладкими булочками от Филиппова и боялись городового.

— Все это еще будет в России, только еще лучше, цивилизованней, ярче, — снова воспарил над столом Рейли. — Я вам обещаю! И не надо бежать в эту гнусную Америку, где бандитов с каждым днем становится больше, чем честных коммерсантов. Россия — вот колыбель будущей счастливой жизни! Где мы полакомимся еще столь нежными куропатками, увидим таких красивых девушек, как Маша, почувствуем вкус мужской бескорыстной дружбы. Приезжая сюда, я каждый раз попадаю в странный лабиринт, танцующий между прошлым, настоящим и грядущим. Здесь все смешалось, в этой стране, здесь я снова подлинный и себе незнакомый. За вас, дорогие мои!

У Рейли даже увлажнились глаза, он поднялся, и все поднялись вместе с ним.

Разошлись за полночь. Сашка оставлял его ночевать, но Сид отказался. Прка Рейли прощался с Анной Михайловной и целовал ручки Маше, что-то нашептывая ей на ухо, Сашка отозвал в сторону Каламатиано.

— Я забыл спросить: тебе удостоверение на какую фамилию выписывать? — спросил он.

— На любую.

— У меня есть одно старое, подлинное, на умершего недавно Ивана Серпуховского. Подойдет?

— Вполне.

— Тогда завтра будет готово.

— Договорились.

Они простились и покинули гостеприимный дом.

Каламатиано зазывал Сида к себе, но тот огорченно развел руками.

— Завтра тяжелый дець, надо собраться, подготовиться, потом я приехал не один. Ты капитана Кроми знаешь?

— Немного. Хилл как-то знакомил.

— А как старина Джо?

— Нормально. Дружит с Троцким, часто бывает в Кремле, весь в делах.

— Хочу его увидеть! Свяжись с ним, напомни обо мне, скажи, хочу его увидеть, распить бутылочку. Не забудь договориться с Локкартом!

Каламатиано кивнул. Они снова возвращались на ваньке по Тверскому бульвару. Большая часть фонарей не горела, и в домах еле теплился свет свечей и керосиновых ламп.

— Ты на меня не обиделся?

— За что?

— Из-за Маши. У вас роман?

— Она сбегала из дома с каким-то поручиком. Два дня назад вернулась, поэтому сам понимаешь, что она сейчас переживает.

— Я понял. Но на тебя она посматривает! — Рейли засмеялся, похлопал Кена по плечу.

— Я женат.

— Я тоже. Трижды. Был женат трижды, но еще ни разу не разводился. Не люблю разводиться. Я уж тут подумал, что во мне сидят какие-то жуткие восточные корни. Неосознанная тяга к гаремной жизни. У тебя таких позывов не бывает?

— Случается. — Каламатиано улыбнулся.

Рейли на извозчике подвез Кена к дому. Прощаясь, они обнялись.

— Ты у кого все же остановился?

— У твоей сестры Дагмары, ты же знаешь, где я еще могу остановиться. Она, кстати, надеется, что ты тоже как-нибудь заглянешь к ней. Я рад тебя видеть! Ты себе не представляешь! По утрам всегда в консульстве?

— Почти.

— О’кей! Мы очистим эти авгиевы конюшни от всякой грязи!

Он запрыгнул в пролетку, помахал рукой. Пролетка тронулась.

— Все будет так, как мы захотим! — высунувшись, выкрикнул он напоследок.

Дзержинский вызвал к себе Петерса и сразу же выложил ему свой недавний разговор с Троцким: американцы организовали в Москве целую секретную службу под вывеской Информационного бюро при генконсульстве США и одних усилий его Военконтроля не хватит, чтобы держать это Бюро в поле зрения. Наркомвоенмор запросил содействия, и чекистам необходимо тоже подключиться, дабы эта деятельность не превратилась в серьезную угрозу для безопасности Советской власти.

— Тебе что-нибудь говорит это имя: Ксенофон Дмитриевич Каламатиано? — спросил Феликс Эдмундович.

— Знаю только, что он руководитель этого Бюро, бывший торгпред одной американской фирмы, — ответил Петерс. — Давно живет здесь.

— Ты деликатно займись этой фигурой, — сказал Дзержинский. — Подключи Манцева из Московской чрезвычайки. Каламатиано наполовину грек, наполовину русский, действительно коммерсант в прошлом, связи у него обширные в деловых российских кругах, и охват деятельности может быть огромный. Как бы мы тут не проморгали джинна из бутылки. Когда капитал работает на разведку, это опасно.

Петерс вздохнул, взлохматил свои густые черные волосы, стараясь взбодриться.

— Я понимаю, работы невпроворот, но что делать, Яша. Я говорил с Ильичем, он дал добро на расширение чрезвычайки, и свою контрразведку нам создавать придется, в том числе и международный отдел. Не в том виде, в каком он существует под руководством этого эсера Блюмкина, а настоящий. Антанта не простит нам измены. Интервенция начнется, а сначала они наводнят Москву своими агентами. Впрочем, их и без того здесь полно. Но уж коли американцы заводят свою секретную службу, а денег у них хватит, чтобы поставить ее на широкую ногу, то надобно и нам не дремать. Троцкий с ним встречался, с этим Каламатиано, и сказал: умен, напорист и осторожен. Он даже высказал предположение, что грек давно служит в разведке, но был просто законсервирован. Ты знаешь, есть такие специальные агенты, которые лет десять живут сами по себе, занимаются совсем другим делом, а потом, в экстренных ситуациях, их запускают вдело. Каламатиано вполне мог быть таким агентом. — Дзержинский на мгновение задумался. — Мы пока здорово проигрываем в этих вопросах. И не только иностранным разведкам. Проигрываем даже своим. А мы обязаны работать с опережением. Я тут кое-что задумал в плане контршагов, но тебе поручаю прямо с сегодняшнего дня взять этого грека в разработку. Из наших привлекай кого захочешь. Договорились?

Петерс кивнул. Разговор был закончен. Яков Христофорович вышел из кабинета Дзержинского и натолкнулся в приемной на комиссара Латышской стрелковой дивизии Карла Петерсона. Они хорошо были знакомы еще по дореволюционной работе в Ригс, и Петерс удивился, увидев Карла в ВЧК.

— Ты что, к нам переходишь? — спросил Петерс.

— Не знаю. Феликс зачем-то вызвал, — уклончиво ответил Карл.

Входя в кабинет Дзержинского, Петерсон и на самом деле не знал, зачем он срочно потребовался Дзержинскому.

— Карл Андреевич, ты старый большевик, поэтому я не буду ходить вокруг да около, — пригласив гостя присесть, сразу же начал Дзержинский. — Революционная борьба обостряется, ты все это знаешь, и мы не можем ждать, когда враги нас возьмут за глотку. Мы их должны схватить первыми. Полком кремлевской охраны командует у тебя Эдуард Платонович Берзин. Это надежный человек?