Убежден, что настало время в нынешней разбушевавшейся межнациональной стихии, когда во всех бедах советского государства обвиняются только русские, когда ненависть к русским и России — русофобия — захлестнула, будто эпидемия, окраины СССР, более того, запылала доменным жаром в самой Москве, да, в святом граде Руси! И этот жар ненависти поддерживают все те же общины «национальных меньшинств», все те же «абрамы терцы», для которых наша земля, наша родина это... «Россия-сука».

Пора, земляки, пора возвращаться в свое русское Отечество. Пора объединяться в своем Отечестве и вставать на его защиту. Пора любить Россию! Нашу великую страдалицу, которой в этом веке досталось немыслимое — японская и первая мировая войны, три революции, гражданская война, коллективизация, индустриализация, сталинский террор, гитлеровское нашествие; и опять бесчисленные эксперименты, эксперименты, эксперименты... И опять жизнь во имя бессмысленной цели, по ненависти... Хватит! Пора возлюбить самих себя. Россию!

Орёл мне нравится — истинно русский город. В лучшем смысле провинциальный, самобытный, уютный. И независимый! Это уж тут замечаешь повсюду. И знаете ли, странное ощущение срединности твоего присутствия (по крайней мере, утверждаю от себя лично) , — будто откуда-то и кто-то постоянно внушает, что ты в центре России. На ее гребне, меж равнодалеких морей — студеного Белого, теплого Черного и умеренной Балтики. Между Степью, что на юг и восток, и Лесами, что на север и запад. А леса да степи и есть Россия!

Это осознание центральности твоего присутствия, когда неожиданно, как бы из земли и воздуха, чувствуешь прилив сил, а с ними вместе душевную раскрепощенность, вызвало и неожиданные размышления. А ведь и в мире, и в других странах, думалось мне, есть такое понятие — срединность, средоточие. Например, Средиземноморье!.. Не правда ли, вся писаная история человечества?.. Или — Средний Восток (Иерусалим)?.. Или — Средняя Азия (Самарканд)? Или вот на Британских островах Мидлендс — Срединные земли: Бирмингем, Ливерпуль, Манчестер, Шеффилд, Лидс, Ньюкасл, Гулль! Замечу: обновление Англии во все времена шло со Срединных земель — здесь средоточие английского духа, ума и силы. И это вам подчеркнет любой англичанин. Патриот, конечно. А они, кстати, все — всегда и всюду — патриоты! Потому и мне в тот раз подумалось: а ведь я в Срединной России, в той самой, откуда может и должно идти обновление, возрождение страны, где дух, ум и сила русской нации. Надеюсь, не иссякшие...

И еще мне думалось о том, что это — Провинция (именно с большой буквы!). Та неведомая никакой части света, вернее, не существующая нигде в мире, грандиозная российская Провинция. Та самая, которую никогда не удавалось одолеть никакому внешнему врагу, но которая удивительно подчинительна и доверчива (прямо-таки по-детски) к собственной Столице. И еще удивительно нетребовательна к столичным указам и мнениям, хотя и упрямо неисполнительна, предпочитая при любой возможности жить по-своему, как повелось от веку. А кроме того, потрясающе несведуща во всех столичных хитросплетениях, в таинственных ходах и комбинациях, выбрасывающих на поверхность «мудрые» и «своевременные» решения. А Провинция махнет бездумно рукой: э-э, не про нашу честь, не по нашу головушку!

«Россия сильна провинцией», — утверждал Карамзин. Но, может быть, нынешняя провинция совсем уже и не та? Пожалуй, не та... Наверное, изменилась: не такая уж бездумная и покорная, как о ней мыслят в столице. Кстати, в столице, слишком отяжелевшей от собственной значимости и довольства. От привычки к беспрекословности и всезнайству. От всемирной монументальности — Москва! Москва! И еще, как ни печально, — отъединившейся от России...

Вы только подумайте: почти 90 процентов российских предприятий подчинены союзным ведомствам?! Которые, как известно, наднациональны и непатриотичны. Подчинены Административно-Командной Системе, безликому Центру. Ведомства — спруты, ведомства — пиявки... Россиянам практически ничего не достается из того, что они производят. Вот данные 1988 года: прибыль России составила 188 миллиардов рублей. Из них отчисленно в общесоюзный бюджет (кто им командует?..) —101 миллиард, или 61%. Как же так можно из года в год, из десятилетия в десятилетие?.. И сколько еще это будет продолжаться? Сколько еще они хотят — ЦК КПСС, Совмин СССР — чтобы это продолжалось?

Вы знаете, о чем я подумал в Орле, — а почему бы Провинции, то есть России, не учредить свою собственную столицу в Срединной России? И именно здесь, при впадении Орлика в Оку. Сверхнеожиданная мысль? Но место-то в самом деле подходящее — и во всех смыслах!

В общем, нравится мне Орел. Он красив по-русски, особенно в центре, где каменные набережные, и тенистые деревья, и зеленые кручи, и старинные дома тех самых тургеневских «дворянских гнезд». Нравится и характер горожан — открытый, горделивый, и я бы еще так определил: уважительный — и к другому, и к себе.

И всё путешествие во мне неотвязно звучало: Орёл, размахни крыла́!

Мы свернули с шоссе, чтобы проехаться по проселкам...

Компаньоном и поводырем для меня теперь был Тимур Николаевич Анфилов, инженер, занимающий ведущее положение в конструкторском бюро одного из крупных орловских заводов, — дальний мой родственник. Вы, естественно, спросите: а что же с Павлом Владимировичем Пантелеенко? Отвечаю: он улетел в Москву.

Вам хотелось бы знать подробности? Пожалуйста. Еще вечером того дня, когда мы наконец добрались до Орла, преодолев, в общем-то, серьезные препятствия — и заброшенный белевский тракт с лужами-озерами — помните? — словно лунными кратерами, заполненными непроницаемой водой; а затем не менее коварный болховский тракт, который тянется в пограничье Тульской и Калужской областей, а потому мало кого заботит — его засыпали острыми каменьями, взявшись за ремонт, создавая так называемую «подошву», да и бросили, как и всю брежневскую программу «подъема Нечерноземья», — езда по этим штыкам-каменьям на легком «жигуленке» была и инквизицией, и преступлением; но все-таки при неспешности и осторожности мы добрались до Болхова, и даже без проколов; так вот, в тот же день в гостинице «Салют», когда я от усталости завалился спать, Павел отыскал планеристов, кто-то из руководителей соревнований даже оказался ему знакомым.

На следующий день я согласился, чтобы он потешил душу этими самыми соревнованиями, — у меня были дела и встречи в Орле, но вечером он не явился; не было его и всю ночь. Конечно, я злился, почти не спал, представляя всякие вероятности и не решаясь удариться в поиски — глупейшая и неприятная ситуация. А утром, часов в семь, раздался телефонный звонок: «мой Паша» звонил из Москвы! Из собственной квартиры, по привычке даже выпив чашку крепкого кофе, о чем, м‑так, соизволил мне доложить.

Он, конечно, извинился, но вскользь, а потом в идиотско-восторженном тоне, будто мальчишка, принялся объяснять, что отказаться от такого случая он не мог, что они летели на двухместном планере, вернее, не летели, а парили — «тихо, как птицы». М‑да... Что над гербовым столбом они кружили — «помнишь, как тот орлик». М‑да... Что это «удивительно, необыкновенно, ни с чем не сравнимо». А потом вечером, на закате, вдоль багряного горизонта, он улетел на «кукурузнике» в Москву. Уж прости... М‑да... Потому что обязан «не расплескать впечатлений» и, не откладывая, все записать. Что он, видите ли, уверен, родилась, оказывается, новая глава в его застопорившейся книге, которая и будет состоять вот из всего такого необыкновенного. Мол, еще пять-шесть глав — и книга будет готова... М‑да...

Я ему сказал, что для меня подобная романтика — крайний пустопорожний эгоизм. Что Гоголь призывал всех нас хоть к крупице деятельности. Это я произнес медленно, почти по слогам. И добавил: «Я больше всего уважаю в друзьях твердое мужское слово». М‑да... И прервал разговор.