— Вы все правильно говорите, Анатолий Никифорович. Я все понимаю.

Она повернулась и внимательно смотрела ему в лицо, в глаза, как бы подтверждая этим свое понимание. Он засмущался, потупился.

...Она красивая, очень красивая. Разве она не знает об этом? А почему он боится смотреть на нее? Выдаст свои чувства? С ним такое происходит, чего никогда не было. Жить теперь хочется осмысленно. Чисто и справедливо жить. Культурно. Чтобы сам себя уважал. Чтобы другие уважали. Что же с ним такое происходит? Неужели влюбился?..

Перед ним возник Володя, Владимир Константинович Папандопулло. Он был глянцево выбрит, как обещал Вдовину. Глаза поблескивали, но в них — беспокойство, растерянность.

— Здрасте вам, — сказал он.

— Садись, Володя, — предлагает Вдовин.

— Иди сюда, красавица, — позвала Весту Ольга Николаевна.

Та, благодарно виляя хвостом, стеснительно подошла: как-то косолапо, опустив голову.

— Ах ты, моя хорошая, — приговаривала Ольга Николаевна и гладила Весту, чесала ей за ушами.

Володя тревожно зашептал Вдовину:

— Ты понял, Толя, Ленька Жмот взбешенный на тебя. Говорит, он у меня еще попляшет. Мол, сам придет умолять. Говорит, ты на него с ножом кинулся. Такому психованному нельзя доверять руль. Пассажиров порежет. Ты понял, Толя? Вот какой человек — сто чертей!

— Понятно, — помрачнел Вдовин. — А что он еще брешет?

— Он тебя убийцей назвал, — испуганно произнес Папандопулло. — Будто бы ты скрываешь, что убил пожилого многодетного старшину, который стал тебя урезонивать. Он угрожает, Толя. Говорит: он еще ответит за свою страшную тайну. По всей строгости закона. Ты понял, Толя? Он сегодня же донесет об этом новому начальнику Андрею Трофимовичу. Говорит: он к нему прислушивается. Он кричал, Толя: я разоблачу этого тихоню! Но главное, он хочет сообщить куда следует. Ты понял, а? Вот какой подлый человек — сто чертей! Он ведь любого может оклеветать. Он доносы пишет, Толя. Анонимно. Сам хвастался, сто чертей! Он хочет, чтобы все его боялись. Честное слово, Толя. Ну вот: ей-Богу!

— Где он угрожал? — мрачно выдавил Вдовин.

— А на автобусной остановке, в очереди.

— Митинг, значит, устроил?

— Ему говорят: ты хохму расскажи. А он: мне не до хохм, когда на меня с кинжалом кидаются. Все: кто? кто? А он: а этот тихоня, Вдовин, тоже мне герой! Ты понял, Толя?

— Понял, Володя, — вздохнул Вдовин.

— А все из-за чего? — говорит. Все из-за этого бывшего человека Папандопуллы. То есть из-за меня. Который, говорит, с собакой в конуре спит. Ты понял, Толя? Мы, говорит, его скоро сошлем на Север на лечебную принудиловку. Мол, с Андреем Трофимовичем уже согласовано. Что делать, Толя, а?

— Забудь. Ничего не случится.

— Нет, я хочу его убить! Он меня уже оскорбил до самых печенок. Он очень гадкий человек, Толя. Он хочет, чтобы я исчез. И чтобы ты исчез. Ты понял, Толя? Он хочет хозяйничать, как фараон.

— Как кто? — удивился Вдовин.

— Как фараон, — уверенно повторил Папандопулло. — Чтобы все у него были рабами. Ты понял? Я его убью. Я его не боюсь...

— Какой хороший октябрь в этому году, — громко сказала Ольга Николаевна, привлекая к себе внимание. — Тепло, безветренно, солнечно. И горы без снежных шапок. Значит, тепло сохранится. Правда ведь?

— Это точно, — поспешно согласился Вдовин.

А Володя Папандопулло взбудораженно и взволнованно продолжал ему нашептывать, никак не реагируя на намек Ольги Николаевны.

— Володя, — громко перебил его Вдовин, — поживи-ка ты пока у меня. Я ведь холостякую. Ты знаешь.

— А как же Веста? — встрепенулся тот.

— Ну и Веста, конечно, — подтвердил Вдовин.

— Ты настоящий человек, Толя. Я тебя лю...

— Все! — резко оборвал Вдовин. — Поговорим после. Хорошо?

— Хорошо. Как ты скажешь, Толя, — сразу согласился тот.

Они еще долго сидели на скамейке. В солнечной теплыни. Перед слюдянистым сверканием моря. На людях и отделенные от них. Вспоминали, как Толик парил на алокрылом дельтаплане над горной грядой, над морем. Двоим из них очень не хотелось расставаться. Впрочем, и третьему.

1983

Ветлугин сразу увидел глаза, большие и выпуклые. В неверном пламени свечи они глянцево блестели темными полушариями. На бледном лице трепетала улыбка: притягательная анфас и жесткая в орлиный профиль. Кнып разговаривал с женщиной. В левой руке на отлете она держала дымную сигарету, а у ярко-красного рта — бокал с шампанским.

«Вот так новость!» — озабоченно подумал Ветлугин. Он наблюдал за ними с минуту, пока раздевался в фойе ночного ресторана-варьете «Повеселись, приятель».

Собственно, обратного хода не было. Он был, конечно, но это означало отступить, как говорится, сдать партию без игры. Начало получалось поистине гроссмейстерским: его уход, понятно, для Кныпа желателен. Если же он останется, то нетрудно представить возможные последствия.

В общем-то, еще неделю назад, когда Кнып звонил из Гастингса и предложил встретиться именно в этом ресторане, было ясно, что, как всегда, он хочет поставить его в затруднительное положение. Правда, Кнып благородно заметил: мол, если тебя не пугает... Если! А если кому-то захочется их спровоцировать? Ну, просто, сфотографировать в этом сомнительном заведении? Мол, веселитесь, приятели? Кныпу-то что? Известный гроссмейстер, один из победителей гастингского турнира. Победителям, как известно, все прощается. Ну а ему? А ему еще работать в этой стране. А они сердиты на него, даже очень, за последний репортаж из Ольстера. Вон не удержались, упомянули в «Дейли телеграф»: мол, с кем встречаетесь, мистер Ветлугин, там, где идет война?.. А теперь, что ж, веселишься, приятель? Отличный сюжет!..

Ветлугин решил сесть спиной к залу, а значит, и к фойе. Если они затеют фотографирование, то будут снимать отсюда. Пусть уж снимают со спины...

А кто она? По обличью, похоже, русская... Знакомая Кныпа? Туристка? Чья-то жена?.. Но разве это упрощает ситуацию? Наоборот — усложняет! Зачем им разбираться, кто она? Для них она — из этого сомнительного заведения. Та, которая повеселит приятелей...

Итак, как в шахматах, дебют встречи Кнып разыграл безукоризненно. Неужели до сих пор, думал Ветлугин, продолжается их соперничество, вспыхнувшее так давно — с первых дней университетской жизни? Неужели Кнып все еще не может забыть, что в блицтурнирах он, Ветлугин, как правило, побеждал? Но разве их соперничество не носило более универсального характера? Да, конечно. В былые времена, если он, Ветлугин, утверждал одно, то Кнып обязательно противоположное. Их дебаты всегда вызывали интерес. Все с любопытством ждали, кто же из них одержит верх. У них были свои поклонники, свои болельщики. На их факультете, на их курсе, в их времена. Тогда там существовало две группировки — ветлугинская и кныповская...

Кнып всегда был активнее. Его просто терзал зуд схватки. И именно с Ветлугиным. Впрочем, и он, Ветлугин, постоянно готовился к действиям. О, какие то были благословенные времена! Времена непрекращающегося соперничества. Поиска аргументов, идей, убеждений. Широкого чтения. Страстного вызова... И после университета они искали случая встретиться. Сразиться! Разыграть очередную партию. Очередную интеллектуальную схватку. Но как это было давно! Уже лет десять они не виделись. Неужели все продолжается?..

Ветлугин шел через притемненный зал на гипнотические глаза Кныпа. На его фосфоресцирующий неподвижный взгляд. Магнетический! Нет, он не боялся кныповского взгляда. А большинство смущалось. Большинство невольно и необъяснимо подчинялось магии кныповских полушарий, испытывая подавленность, беспокойство, смутное раздражение. И все оттого, что тускло-внимательные кныповские глаза, казалось, не только проникают в дущу, но, более того, в мозг — как бы читают скрытые мысли...