Бражников движением, которое уже стало привычным, провел руками по ремню, оправил гимнастерку и направился к кухне. Ноги казались чужими, непослушными. Словно кто-то взвалил на плечи многопудовую тяжесть, она давит, гнет к земле, вот-вот свалит. «Ах, черт побери, до чего же устал! Сейчас бы спать и спать. Но сперва надо Сашу найти. Этому зубоскалу Катанчику все бы шутки, а с Сашей, я и сам заметил, что-то неладное творится. Ночью героем держался, а утром о чем-то задумался. Скажешь ему что-нибудь, а он не слышит и улыбается все время. Странным он иногда бывает, Саша Сафонов. Будто рядом с тобой и словно уже не рядом. Просто страшно становится — уходит от тебя человек, и ты ничего сделать не можешь. А это ведь не чужой, это друг, товарищ, с которым живешь локоть к локтю, плечом к плечу».

Бражников подружился с Сашей Сафоновым еще в эшелоне, прошлой осенью. На первый взгляд Сафонов, пожалуй, ничем не отличался от других новобранцев, одинаково стриженных под нулевую машинку, а в остальном еще никак не обмятых и не обтертых воинской дисциплиной, слишком шумных, взбудораженных крутой переменой жизни. Пожалуй, Саша был только чуточку потише других и к тому же чересчур доверчивый. Предложил ему один новобранец, хитроватый парнишка, поменяться часами, и Сафонов с готовностью отдал новенькую «Победу», получив взамен какое-то отжившее свой век заграничное дрянцо.

Сергей возмутился и решил вмешаться:

— Я сейчас этого жулика возьму в оборот. Он тебе твои часы в зубах принесет.

Сафонов поморщился:

— Не надо, прошу тебя. Он меня не принуждал, я сам.

— Не пойму! — удивился Сергей. — Ты вроде и не лопух.

— Нет, не лопух, — спокойно согласился Сафонов. — Только часы... и всякое такое... для меня все это абсолютно не важно.

— А что для тебя важно? — полюбопытствовал Сергей.

— А тебе это интересно? — ответил Сафонов вопросом на вопрос и пристально посмотрел Сергею в глаза. Сергей смутился. «Что это я? — с досадой подумал он. — Сначала в непрошенные защитники навязался, а сейчас в душу человеку лезу. Можно, конечно, сказать: «Мне это безразлично». Но это будет неправдой. Сафонов уже мне не безразличен. Мне вообще интересны люди, все люди, а Саша Сафонов... чем-то он сразу понравился. Славный, кажется, паренек. И еще видно: обижен он чем-то. Значит, надо ему помочь. Только осторожно, не по-медвежьи. Такого одинаково оттолкнет и равнодушие и навязчивость».

И Сергей сказал:

— Интересно. Но если не хочется, не говори.

Саше Сафонову самому хотелось поговорить с этим большим, сильным человеком. Почему-то верилось: он все поймет, у него такие теплые, внимательные глаза. И все же Саша не сразу ответил на прямой вопрос Сергея.

Только дорога была длинная, временами эшелон подолгу стоял на небольших станциях, и постепенно, слово за словом, фраза за фразой, Сергею открылся весь человек — Саша Сафонов, со всеми своими горестями и неудачами, мыслями и устремлениями.

Когда Саша Сафонов окончил десятилетку, дома было решено, что он поступит в университет на филологический. Саша начал готовиться к вступительным экзаменам, но через месяц забросил учебники и стал заниматься только спортом. Он с утра уходил на водную станцию — учился плавать, часами играл в волейбол и тренировался в беге.

— А почему экзамены не хотел сдавать? — спросил Сергей. — Сдрейфил?

— Это ты потом поймешь, — уклончиво ответил Саша и рассказал о своей семье.

Сашина мама, пожилая женщина, работает воспитательницей в детском саду. Она очень добрая и ласковая, дети ее обожают. Отец служит бухгалтером в большом универмаге. Не главным — просто бухгалтером, хотя ему несколько раз предлагали место главного. Но отец отказался, он у Саши застенчивый, робкий, молчаливый и, кажется, больше всего на свете боится ответственности. Есть еще у Саши младшая сестренка — Алена. Ей только двенадцать лет, а она уже знаменита на всю республику. Наверное, Сергей видел ее портрет в газетах и журналах. Аленку даже в кинохронике показывали. Она чемпионка-фигуристка, с пяти лет на коньках бегает.

— А я... О таких говорят: корова на льду, — грустно усмехнулся Сафонов. — И так, понимаешь, во всем. Ничего у меня не получается.

— А ты пробовал?

— Пробовал. Я многое пробовал. Музыке учился — бросил, ничего не вышло. Рисовать начал — тоже ерунда на постном масле получилась. Потом литературой увлекся. Ты даже не поверишь, сколько я прочитал. Книгу за книгой, дни и ночи напролет, пока не понял, что хотя книги и учат жить, но настоящая школа жизни — это сама жизнь. Согласен?

— Согласен, Саша. Но кто тебе мешал учиться у жизни? За ней далеко ходить не надо, она вокруг нас.

— И ты думаешь, что нет преград? — возразил Сафонов. — Ошибаешься. Мне вот любовь помешала. Веришь?

— Верю, но не понимаю, — признался Сергей и добавил осторожно: — Может, ты не с той девушкой встретился? Это бывает.

— Девушки тут ни при чем. Хотя мне и нравилась одна. Но это так. Несерьезно. А я говорю о родительской любви. Она мне чуть жизнь не загубила...

Сергей даже рассердился:

— Ну и чудак ты, Саша! Разве можно так говорить? Да будь мои родители живы, я бы их на руках носил.

— А ты думаешь, мои мне не дороги? Как вспомню, сердце сжимается. Понимаешь, я только на вокзале, в час отъезда увидел, какие они седые, старенькие. Мама крепилась, крепилась, потому что обещала мне не плакать, и вдруг как зарыдает. И у отца губы дрожат. Сжал он мою руку и все шепчет, невнятно так, слов почти не разберешь: «Будь мужчиной, сынок, будь мужчиной..» А я стиснул зубы и с жалостью нестерпимой думаю: «Так я же и хочу стать мужчиной, хочу стать человеком. Зачем же вы плачете? Ни вам, ни мне радости не будет, если я останусь Мимозой». Ах, да ты не знаешь, Сергей, Мимозой меня Аленка наша прозвала. И вот почему: мне было пять лет, когда я заболел и чуть было не умер. Представляешь себе отчаяние мамы и папы. Я был у них тогда один, Аленка еще не родилась.

Два месяца мама боролась за мою жизнь. И когда опасность миновала, она клятву дала: никогда в жизни ничем меня не обижать. И все, бывало, твердит, что я для нее самый драгоценный подарок судьбы.

Ну, сам понимаешь, что из этого могло выйти. Отгородила она меня своей любовью от жизни, она на меня дышать боялась, от любого ветерка собой прикрывала. Все мне. Все для меня. А я принимал это как должное. Аленка, бывало, говорит: «Маме трудно... Мама устала», а я только равнодушно пожимал плечами. Трудно, трудности — что я знал об этом? Мне было тепло под крылышком у мамы. Поэтому меня Аленка и прозвала Мимозой. И это действительно было так, потому что рос я, как слепой кутенок. Было бы только молоко. Брр!.. Гадость.

— Преувеличиваешь, Саша, — сказал Сергей. Он никак не мог поверить в такое. Его детство и юность прошли совсем по-другому. «Неужели бывают такие родители? Человек рождается, чтобы светить людям, чтобы согревать их. А эти сотворили себе коптилку, чадящий каганец, и еще, наверно, радовались при этом. Нет, не может такого быть». — Преувеличиваешь, друг, — повторил Сергей.

— Нисколько. Я тебе даже не все рассказываю. Это, так сказать, только краткий очерк жизни слепого кутенка до шестнадцати лет. А в шестнадцать началось прозрение. Горькое, тяжкое. Мне нужно было получить паспорт, и мама, конечно, пошла со мной. А лейтенант милиции, он ведь ничего не знал, протягивает мне паспорт и говорит: «Поздравляю, товарищ Сафонов. Вот теперь вы уже самостоятельный человек».

А мама почему-то испугалась: «Что вы, что вы, какой он самостоятельный? Сашенька совсем еще ребенок».

Тут меня словно обухом по голове стукнули. И будто впервые я себя со стороны увидел. Жалкая картина! Недоросль. Недотепа. Мимоза.