— Давай, Васек, помогу.

— Отстань! — с болью и злостью в голосе крикнул Катанчик. — Отстань, говорю.

Вот оно что!

Таких непомерно самолюбивых Сергей тоже не раз встречал на своем пути.

Такой лучше умрет, но не отстанет от товарищей.

Такой со стыда сгорит, если заметят его малейшую слабость.

«Ну что ж, — по-хозяйски подумал тогда Бражников, — самолюбие тоже сила».

...Сергей внимательно посмотрел на Катанчика. Лицо у парня осунулось, под глазами полукружья. «Видно смертельно устал, бедняга. А держится. Форсит. Молодец, с характером парень».

Бражников сладко зевнул и потянулся так, что хрустнули кости.

— Ну, ладно, почесали языки — и хватит. Я лично намерен поспать. Минут так сто двадцать, если удастся. И вам советую.

— Я тоже так думаю, — поддержал комсорга Артемов. — Не то придет лейтенант — рассердится. Он приказал отдыхать, а мы...

— И это верно, — согласился Бражников. — Учения еще не кончились. Еще неизвестно, куда и сколько нам придется топать. Давайте спать, ребята. Спать!

Солдаты зашевелились, начали устраиваться, но Катанчик еще не угомонился. Он вдруг расхохотался, словно увидел что-то необыкновенно забавное.

— Ты что? — рассердился Артемов.

— Ой, не могу, ребята! Первый раз встречаю комсорга-гипнотизера. Только он сказал свое магическое «спать», как наш уважаемый Андрей Матвеевич Микешин уже готов. Дрыхнет — и никаких гвоздей.

Все посмотрели на Микешина. Солдат дремал, опустив голову на грудь. Услышав свое имя, Микешин вздрогнул, вскинул голову и открыл глаза.

— Опять ты, Катанчик, — сказал он укоризненно. — Ну чего ты прицепился ко мне?

— В самом деле, — вступился за Микешина Геворк. — Дай человеку отдохнуть.

— А я к Андрею Матвеевичу отношусь с исключительным уважением, — ответил Катанчик, улыбаясь озорными глазами. — Он человек достойный и солидный во всех смыслах, но имеет, к сожалению, один природный недостаток. Сами знаете — Андрей Матвеевич в любом положении может спать: и стоя, и на ходу, и на бегу. Ну и приключилась с ним сегодня утречком такая история: вы, между прочим, не заметили, а я заметил, потому что глаз у меня цепкий. Шагает, значит, Андрей Матвеевич вместе с нами в гору и, как обычно, дремлет. А когда открыл глаза, удивился: оказывается, шагает он уже не по земле, а по облаку. Знаете, такое пушистое, какие на иконах рисуют, и сам он уже вроде как не солдат, а ангел непорочный. Только крылышек не хватает. Ну, конечно, не понравилось это нашему Андрею Матвеевичу, и он давай быстренько так обратно на грешную землю. Все ж таки на земле и жизнь веселее, и харч солдатский вполне подходящий. А ангелы небесные, говорят, только воздухом чистым питаются...

— Брехло ты брехлючее, — огрызнулся Микешин. — Самому, наверно, приснилось.

— Нет, брат, — тотчас же возразил Катанчик. — Мне такое и присниться не может. Я еще с третьего класса на вполне научной основе знаю, что такое облака. Меня еще тогда один паренек пытался обмануть. Облака, говорит, из сливочного мороженого делаются. Но я, конечно, не поддался на такую провокацию.

— А ты все-таки проверь, Катанчик, лизни, — посоветовал Геворк. — Благо, облака рядом, только руку протяни.

— Уже проверил, — добродушно признался Катанчик. — Совсем не сладкие.

Даже Микешин и тот рассмеялся вместе со всеми. Впрочем, он отлично понимал, что это не над ним смеются. Он знал — товарищи уважают его.

Рядовой Микешин — единственный во взводе семейный человек. Это очень заметно отличает его от сверстников.

До службы в армии Микешин работал трактористом в большом виноградарском совхозе на севере Крыма. Там у него домик, своими руками построенный, при домике цветничок и гараж, а в гараже новенький, еще почти не обкатанный «Москвич» цвета морской волны.

Там, в этом домике, живут два чудесных существа — жена Шурочка и шестимесячная дочурка Сашенька. Но конечно, Шурочка и Сашенька — это только для себя и про себя. Для всех остальных Шурочка — Александра Николаевна, а Сашенька — Александра Андреевна. Микешин любит показывать товарищам фотографии жены и дочурки. На карточке Александра Николаевна выглядит этакой царевной несмеяной. Пышная коса выложена короной, глаза полузакрыты — не заглянешь, губы строго поджаты. Словом, вполне солидная дама, хотя ей всего восемнадцать лет. Зато Сашенька — Александра Андреевна — этакий пухленький, смеющийся, забавный кукленок!

Солдаты всегда разглядывают семейство Микешина с каким-то не осознанным, им самим еще непонятным интересом. Даже Катанчик никогда не пытается при этом шутить. Однажды только как-то неожиданно серьезно нахмурив белесые брови, он сказал: «Вот подрастет твоя дочка — буду свататься, Андрей Матвеевич. Я человек терпеливый. Подожду. Пусть растет себе на здоровье». На что Микешин так же серьезно ответил: «А нам такой зять не подходит. Таких, как ты, Катанчик, умные люди к своим дочерям и сестрам близко не подпускают». «Ты так думаешь? — спокойно возразил Катанчик. — Напрасно. К тому времени, как твоя дочурка заневестится, я уже генералом буду. Вот увидишь. Генерал-майор Катанчик. Такой солидный, еще не очень старый мужчина».

Микешин только рукой махнул: мели, Емеля, твоя неделя. Еще совсем неизвестно, кем ты будешь, а пока ты пустозвон и перекати-поле, а я человек с корнями.

Человек с корнями.

Эта мысль заставляла Микешина всегда и везде держаться не по возрасту солидно. Сказывалось это и на службе. С первых же дней Микешин показал себя очень исполнительным, добросовестным и старательным солдатом. А как же иначе? Нельзя же отцу семейства быть лодырем и отстающим.

Кажется, ничто на свете так не раздражало Катанчика, как эта степенность Микешина. А почему — он и сам не знал. То ли это была зависть чем-то обездоленного человека к счастливцу, то ли презрение бродяжки к домикам, к палисадникам, к занавескам на окнах и к тихим семейным радостям. А может, и то и другое. Кто его знает! Да только тревожно от этого Катанчику, неприятно, нехорошо.

Катанчик сдерживал себя. В своих шутках в адрес Микешина он никогда далеко не заходил. Боялся, что обнаружит свое недоброжелательство. А зачем это? Еще не один год надо жить рядом с этим человеком. Да мало что может быть. И теперь у костра он чутьем угадал, что не сто́ит больше касаться Микешина. Опасно. С виду Микешин добродушный медведь, а задень его по-настоящему — выпустит такие когти, что пожалеешь. А вот Сафонов Саша — этот будет лишь застенчиво улыбаться. Интеллигентик. Маменькин сынок.

— Ну, это, братцы, еще не все, — сказал Катанчик и, словно сластена, которому предстоит откушать любимое блюдо, облизнул шершавые обветренные губы. — Я другое важное открытие сегодня сделал... Наш уважаемый Андрей Матвеевич спит, можно сказать, как вполне нормальный человек. И глаза закроет, и всхрапнет. А вот Сафонов Саша, ей-богу, чистый лунатик. Посмотрел я сегодня на него и испугался: зрачки расширены, и весь он уже какой-то нездешний. Отсутствующий. Отрешился от нашего мира и витает себе где-то.

— Сафонова не тронь, Катанчик, — спокойно, но очень веско проговорил Бражников. — Я тебя уже один раз предупреждал.

— А что, нельзя?

— Нельзя.

— Шефствуешь?

— При чем тут шефство? Дружу, — пожал плечами Бражников. — Да, кстати, где он сам, ребята? Что-то я давно не видел его.

— Он в сторону кухни пошел, к Шакиру. Минут тридцать назад, — вспомнил Артемов.

— Ах вот что, — усмехнулся Катанчик. — Оказывается, Сашеньку не луна притягивает, а самая обыкновенная кухня.

— Брось! Не стреляй вхолостую, — засмеялся Бражников.

Катанчик прикусил губу. И в самом деле холостой выстрел, раз Сафонова здесь нет. Да и с Сергеем лучше не связываться. Не по зубам орешек.