Шакир нисколько не огорчился, когда лейтенант отказался от лакомства. Повар сам с удовольствием съел кочерыжку и принялся шинковать другой кочан капусты. Ловко орудуя длинным тонким ножом, Шакир вполголоса запел знакомую с детства песенку. В ней рассказывалась старая, как мир, история, и по-русски она звучала примерно так: «Белая яблоня, розовый цвет, он ее любит, она его нет». История довольно грустная, и песня, если петь ее правильно, должна звучать печально. Но Шакир пел ее на свой, какой-то веселый лад, потому что ни чуточки не сочувствовал бедному влюбленному. Не любят тебя — сам виноват. А еще богатырем, джигитом зовешься. Шакиру вначале тоже не очень повезло в любви. Девушка оказалась чересчур гордой, неприступной, но Шакир не жаловался, не стонал, не хныкал, он заставил гордую красавицу полюбить себя. Словом, песня эта никакого отношения к Шакиру не имеет, и поет он ее лишь потому, что она первая из множества других вспомнилась ему сейчас.

Вспомнилась — ну и ладно.

Лейтенанту Громову понравилась песня Шакира Муртазова, хотя он в ней ни слова не понял. Просто так понравилась, как нравилось ему сегодня утром почти все: и эти горы, подпирающие могучими плечами небо, и этот вековой лес, и эти дикие скалы. «Красота! Такое и во сне не каждому приснится. Прекрасная штука Кавказ».

Но больше всего в это утро лейтенанту Громову нравился сам лейтенант Громов.

«Каким молодцом оказался лейтенант! Небось некоторые думали: белоручка, генеральский сынок. Ну и думайте так сколько вам угодно. А вы бы рискнули на такую дерзкую атаку? Черта лысого! Конечно, не посмели бы. Для этого порох нужен, фантазия, крылья... Уверен, большинство пошло бы на высоту снизу вверх. Ну, возможно, не так прямо, а с вариациями: обход справа, обход слева... Словом, дважды два — четыре. А лейтенанта Громова не испугали громкие слова «господствующая высота». Невелика шишка! Ты господствуешь, и над тобой господствуют. Ты высота, а есть высота еще повыше. Конечно, не всегда так бывает, но в этом случае было именно так, и лейтенант Громов не преминул воспользоваться обстоятельствами. «Противник» ожидал удара снизу или с флангов, а лейтенант Громов ударил сверху. Взвод свалился на голову парашютистов «противника» как лавина. Парашютистам не только не дали закрепиться, им и опомниться не позволили. «Ура» — и ваших нет!»

Так или примерно так думал сейчас Геннадий Громов, но тут же следует оговориться, что он не воображал себя в эти минуты великим полководцем. Пустое мечтательство не свойственно этому молодому человеку. Он ни на мгновение не забывает, что пока он только командир взвода, лейтенант. Хотя лейтенант лейтенанту рознь. Точно этого Геннадий не знает, но есть слушок, будто захваленный всеми лейтенант Свиридов, командир третьего взвода, всю ночь провозился с какой-то паршивой высотенкой. «Противника», говорят, он все-таки с высоты сбил, но что за радость. В любом деле должна быть красота, лихость, свой почерк, пусть даже немного корявый вначале, но свой.

Лейтенант Громов с удовольствием представил себе, как все это будет выглядеть на разборе учения. Беднягу Свиридова полковник, конечно, разнесет в пух и прах. И правильно сделает. Потому что Свиридов — мямля. А Громова он, безусловно, похвалит. И есть за что. За инициативу, быстроту и, главное, самостоятельность. Полковник обязательно скажет: «Лейтенант Громов проникся духом современного боя». И конечно, полностью одобрит решение молодого командира. «Решение разгромить противника, — скажет полковник, — должно быть бесповоротным и доведено до конца. И лейтенант Громов именно такое решение принял, именно так действовал».

Еще много всяких хороших слов скажет о Громове командир полка, только орлом он его не назовет. К сожалению, суховат полковник.

Нетрудно вообразить, какое при этом будет лицо у Свиридова. По-товарищески его, конечно, жаль. Неважно начинает человек свою офицерскую службу. Но кто виноват? Сам виноват. Иди в бухгалтеры, если не чувствуешь призвания к военному делу. Не тянули же тебя за уши в военное училище. Скажешь: путевка комсомола? Смешно. Решением комсомола таланты не присваиваются. С талантом нужно родиться. «Так-то, милый мой Свиридов».

Озябшие руки лейтенанта наконец согрелись. Но Геннадий все еще не может отойти от огня, Все-таки крепко продрог и промок он сегодня ночью. «Но это пустяки. Скоро все забудется. До чего же чудесным теплом дышит топка полевой кухни. Кажется, душу и ту согревает. Удивительная штука полевая кухня. Все непрерывно меняется в армии: и оружие почти каждый год новое, и техника уже фантастическая. А полевая кухня все такая же. Такой была и тогда, когда прадед мой, Михаил Громов, лихой разведчик, георгиевский кавалер, воевал на сопках Маньчжурии, и тогда, когда дед-буденновец водил в атаку на беляков свой бесстрашный сабельный эскадрон. С той поры многое стало иным в армии, а вот кухня полевая осталась такой же, и ничто на нее не влияет: ни время, ни события, ни новые способы ведения войны. Поразительно, но факт. Значит, есть что-то в нашей военной жизни неизменное, вечное. Да и что говорить, разве я в самом себе не ощущаю эти воинские, в веках неизменные качества? От прадедов и дедов достались мне в наследство смелость и отвага, способность переносить любые лишения, готовность идти на риск ради победы, любовь к трудным походам и опасностям. Это у меня в крови. Прирожденное. И навсегда. Называйте это призванием, талантом, как угодно. Но это у меня есть. В избытке!»

Словом, он был в это утро премного доволен собой, командир взвода лейтенант Громов. Правда, было одно обстоятельство, которое несколько смущало и огорчало лейтенанта. Два дня назад, перед выходом на тактические учения, в полку состоялся митинг. Выступили командир полка, замполит, говорили с трибуны, установленной на плацу, офицеры и солдаты. Геннадий не собирался выступать. Он и в училище никогда не выступал на собраниях и митингах, а уж здесь, в полку, где его почти никто не знает, это и вовсе ни к чему.

Геннадий и сам не понимает, как это случилось. Замполит подполковник Аникин спросил: «Кто еще хочет высказаться?» И Геннадий отозвался: «Разрешите!» Он поднялся на трибуну, не зная еще, о чем будет говорить. Но нельзя же стоять на трибуне и молчать. Набрав в легкие побольше воздуха, Геннадий громко крикнул: «Товарищи!»

Пауза после этого была законной. Так делают многие ораторы. И Геннадий, напряженно думая, быстро решил, что скажет всего несколько слов: «Я командир такого-то взвода, обязуюсь на тактических учениях сделать то-то и то-то».

Все это он собирался сказать четко, коротко, по-военному, а произнес большую, громкую речь.

Конечно, если не судить так строго, как судит самого себя Геннадий Громов, это была неплохая речь. Все в ней было правильно, все искренне. Разве Геннадий солгал, что готов умереть, выполняя свой воинский долг? Он присягал в этом и, если понадобится, умрет не дрогнув, с достоинством, как подобает офицеру.

Да, и умирать следует красиво. Это лейтенант считает обязательным для военного человека. Правда, Геннадий еще никогда не видел, как умирают люди, и потому не может знать, красиво это или некрасиво. Но ему простительно: он еще в таком возрасте, когда человек меньше всего думает о смерти, а если и думает, то как о чем-то очень-очень далеком и вовсе не обязательном для самого себя.

Смерть — это еще далеко. А сейчас жизнь. И надо думать о том, чтобы поменьше в ней было неверных шагов и ошибок. А речь свою Геннадий все же считает ошибкой. «Поддался настроению и понесся, закусив удила. А для чего? Пусть обо мне лучше по делам судят. Хорошо еще, что сразу, так вот сразу, вслед за словом, удалось сделать хорошее дело. Отличное дело. Не то остался бы в представлении людей пустомелей и болтунишкой. Нет, пусть это будет для меня уроком. Агитировать, призывать, произносить речи и без меня есть кому. А мое дело командовать подчиненными и подчиняться начальникам. Вот так! Заруби это себе на носу, Геннадий Павлович!».