— Ложись!

Солдаты быстро расстилают подстилы, залегают, а затем снова — вперед. Атака — это только вперед, малейшее промедление, заминка в бою — смерти подобны.

«До чего же красиво действуют! Какие молодцы!» — других слов, других оценок у лейтенанта пока нет. Есть только радость, мальчишеская, почти восторженная, словно вернули ему что-то дорогое и уже, казалось, безвозвратно утерянное.

«Хорошо, наверно, сейчас идем», — подумал Сергей. Несмотря на ледяной ветер, ему жарко, все на нем мокрое, хоть выжимай, нестерпимо зудит под резиновой маской вспотевшее лицо, и все же слово «хорошо» наиболее точно выражает настроение Сергея. «Хорошее настроение потому, что хорошо работаем. И лейтенанту, наверное, приятно на нас смотреть. Вот и замечательно, что ему приятно. Это он заслужил. По трудам и удовольствие получает. Но пусть не думает, что мы для него... что мы подарочек ему делаем. Как бы не так! Не для него, а вместе с ним».

...Лейтенант Громов стоит перед строем своего взвода. Голос лейтенанта к концу занятия окреп и снова налился молодой силой.

— Благодарю вас, товарищи!

— Служим Советскому Союзу!

«Вот кому служим, — подумал Сергей Бражников, продолжая мысленный разговор с Геннадием Громовым. — Вот это и пойми, милый человек. А когда поймешь, сердцем поймешь, каждой кровинкой своей поймешь, тогда и знать это будешь не по служебной обязанности, не потому, что выучил наизусть все параграфы устава... Тогда тебе же самому лучше станет, тебе же самому легче и веселей будет жить на свете».

...Взвод построен в одну шеренгу. Лейтенант Громов медленно идет вдоль строя, словно впервые знакомится с подчиненными. Какие хорошие, славные лица! Это же удовольствие, да что удовольствие — это счастье командовать такими солдатами. Геннадий чувствует, как растет в нем какое-то новое чувство к этим людям, которых он раньше по неразумению своему обезличивал привычным, удобным, но в сущности казенным словом — взвод.

Но об этом чувстве лейтенанта Громова к солдатам еще рано говорить. Об этом еще рано, а разговор о другом... Старшина Петров, например, считает, что уже несколько поздновато затевать с лейтенантом Громовым тот заранее обдуманный, запланированный разговор. По всему видать — расстроился человек, обозлился, теперь к нему так просто не подступишься. Ну, а коли просто не подступишься, то можно и не просто. Мало ли путей к человеческому сердцу.

Старшина перехватил лейтенанта Громова на тропе, когда тот направлялся в штаб полка.

— Уф, беда, и только! — сказал старшина. — Послужу здесь еще полгодика, а потом попрошусь в другой округ. Сил моих больше нет по горам да по каменьям лазать.

— А вы давно служите? — спросил Геннадий, замедляя шаг, чтобы дать старшине отдышаться.

— Здесь, в Закавказском? Или вообще? Я призыва тридцать шестого года. Еще в кавалерии службу начинал. Помню, нашим кавполком командовал заядлый такой конник — буденновец Василий Михайлович Громов. Сейчас он Герой Советского Союза. Я все собираюсь спросить вас, товарищ лейтенант, вы с ним, часом, не родственники?

— Это мой дедушка.

— Я так и думал. Вы и лицом: на него похожи и вот... осанкой. Красивый у вас дед. Помню, выедет он, бывало, перед полком на своем Соколе, так мы смотрим — не насмотримся, любуемся — и не налюбуемся, такая это красота, ну живописная картина, и только. А если начнет Василий Михайлович показывать нам рубку лозы или вольтижировку, то и вовсе от восторга онемеешь. Я нигде потом такого лихого кавалериста не встречал. Вот бы повидать сейчас вашего дедушку. А где он проживает в настоящее время, не скажете? Так близко! Как отпуск будет, обязательно заеду. А здоровьем он как? Василий Михайлович особой, крепкой породы человек. Его и годы не возьмут, и хворь никакая к нему не подступится.

Геннадий очень любит своего деда и в другой раз с большой охотой послушал бы рассказ о воинских его доблестях, но сегодня... Геннадий отвечает старшине сухо, коротко. Сейчас целиком занят самим собой Геннадий Громов. Что-то происходит в нем необычное, что-то рождается в нем новое, еще непонятное. В муках рождается, с болью, поглощая все душевные силы. А тут еще этот старшина привязался со своими воспоминаниями, «Ну чего он хочет? Неужели не видит, что мне не до него? Никакого такта у человека. Впрочем, чего же еще можно ожидать от старшины сверхсрочной службы!»

Лейтенант Громов не очень уважает сверхсрочников. Конечно, они нужны армии. Но армия, по мнению лейтенанта Громова, блестящее поприще для способных людей. «Талантливый человек обязательно выдвинется в армии. А этот за двадцать два года дослужился до старшинского звания — и счастлив, хотя была война и за это время многие старшины стали полковниками. Ну как уважать такого? За что уважать?»

Если бы только Григорий Иванович мог знать, что о нем думает этот мальчишка! Как возмутился бы старый солдат. Но старшина Петров не умеет читать чужие мысли. Правда, в обычное время старшина, человек в достаточной мере житейски проницательный, мог бы, конечно, догадаться, что думает о нем лейтенант. По выражению лица мог бы догадаться, по звучанию голоса, по пренебрежительному взгляду, по капризно-брезгливому изгибу его губ. Но, вспомнив о Василии Михайловиче Громове, старшина увлекся и расстроился. Доброжелательный по натуре своей, Григорий Иванович в такие минуты, когда предавался он дорогим воспоминаниям, становился еще более доброжелательным, а это мешало ему видеть в людях что-либо дурное, а точнее сказать, частенько мешало видеть и самую истину. А тут еще, можно сказать, редкий случай выпал. Не каждый день Григорий Иванович делает такие приятные для себя открытия. Подумать только: внук Василия Михайловича! И, по всему видать, — хороший внук.

Странно, но факт: Григорий Иванович вдруг начисто забыл обо всех, уже точно известных ему недостатках лейтенанта Громова, о которых только что собирался серьезно с ним поговорить. Слишком много хорошего знал и помнил старшина о Василии Михайловиче Громове и, должно быть, невольно распространил это хорошее и на Громова-внука. «Да, по всему видать, хороший внук. И лицо громовское, и глаза...»

— Извините меня, старшина, но я очень тороплюсь. А вам, кажется, не к спеху. И подъем тут крутой — вам быстро его не одолеть...

Григорий, Иванович не сразу понял, о чем говорит лейтенант Громов, а когда сообразил, нестерпимым жаром обдало лицо. «Ну, это вы шутите, товарищ лейтенант. Такой подъем я еще одолею. Не хуже вашего одолею. Но в попутчики никому напрашиваться не буду. Идите себе куда хотите и как хотите, я за вами не побегу. Ну что из того, что вы внук Василия Михайловича, раз не похожи на своего деда. Такое я только сдуру, на радостях мог придумать. Да разве сравнишь! Василий Михайлович красноармейцу, рядовому человеку душу мог свою отдать. А вы... Видно, не зря вам вчера комсомольцы отвод дали. Видно, не зря. Нет, куда вам до деда! Не похожи, ничем не похожи».

Но это легко лишь подумать, легко лишь сказать, что внук не похож на деда, что сын не похож на отца. А на самом деле это очень больно. Обидно и больно.

Еще в середине недели Григорий Иванович условился с давнишним своим соперником по городкам капитаном Андросовым встретиться в воскресенье для решающей и, пожалуй, последней в этом сезоне игры. Но капитан так и не дождался в тот день старшины. «Неужели забыл, склероз, что ли, у него начался», — сердито подумал Андросов и скрепя сердце согласился на игру с неумелыми новичками.

А Григорий Иванович и в самом деле забыл об условленной встрече. Проводив из казармы уволенных в городской отпуск солдат и сержантов, старшина принялся за письмо к Василию Михайловичу Громову, никак не предполагая, что это может оказаться таким тяжким делом.