Заминка произошла в самом начале. «Напоминает Вам о себе Ваш бывший сослуживец...» «Напоминает. Ну, конечно, так он сразу и вспомнил меня. Таких сослуживцев у него за эти годы были тысячи. И тогда, в кавполку, нас было немало, гавриков. А чем он так приметен, бывший красноармеец первого эскадрона Григорий Петров, чтобы его через столько лет — и каких лет! — вспомнил генерал Громов? Ровным счетом ничем! Были тогда в кавполку хлопцы незаурядные, видные, и пошли они далеко. Полковой трубач Семен Юхно стал народным артистом республики, в опере поет, в газетах про него пишут; Джафар Гаджиев, коновод из второго эскадрона, директорствует на большом заводе, он и депутат и лауреат, словом, почет ему и слава, а пулеметчик Иван Зайцев ныне полковник, Герой Советского Союза. И еще многие высоко шагнули, вот их, наверное, генерал Громов не забыл. А Григорий Петров, если с высоты смотреть, невелика шишка. Как стал тогда в кавполку старшиной, так и пребывает до сих пор в этой должности. И до конца жизни трубить ему свою старшинскую службу...»

Григорий Иванович потер ладонью грудь, очень уж как-то не по-хорошему заныло сердце, и вздохнул. Но не завистью к преуспевшим товарищам был вызван этот вздох, не сожалением, что достались ему на долю скромное место в жизни и невидная работа (он столько сил, столько крови и сердца отдал этой работе, что уже не мог не любить ее, не мог не гордиться ею), а все той же навязчивой, тревожной мыслью, что уже недолго осталось ему ходить в ротных старшинах... Армия с каждым днем все молодеет и молодеет, уже командуют полками и дивизиями тридцатипятилетние, а на роты и батальоны приходят молодые солдатские сыны с академическими ромбами на мундирах. И кто знает, долго ли еще будут терпеть в кадрах стареющего и дряхлеющего старшину?

Но к чему они сейчас, эти мысли? «Сейчас я должен... А вот должен ли? Ой не обрадуется старый воин, получив от меня такую недобрую весть о своем внуке. Наверное, любит он паренька, души в нем не чает. А как же иначе! По себе знаю — нет у меня сейчас никого дороже моего Ванюшки. Скажут, умри за него — умру, не дрогнув. Так, может, и не нужно ничего писать Василию Михайловичу? Но я ведь не выдумку пишу, а чистую правду. Ну, а правда, думаешь, всегда доброй бывает? Иной раз правда ранит человека пострашнее, чем пуля».

Григорий Иванович поморщил лоб и, зажмурив глубоко задумался. На какое-то мгновение вся затея с письмом показалась ему и глупой, и ненужной, и жестокой к тому же. «Вечно одно и то же, ну и характер, всегда лезешь в чужие дела. Ну что тебе до этого заносчивого мальчишки-лейтенанта? Мало ли у тебя своих, более важных дел? Ну чего, чего ты лезешь, вот увидишь — тебя еще виноватым сделают».

Он еще некоторое время спорил с самим собой, отлично понимая всю бесполезность этого спора. Все равно он напишет генералу Громову. Все равно напишет, потому что... Да потому что такой уж он человек, Григорий Петров. «Что ж, по-вашему, позволить свихнуться мальчишке? Ну нет! Никуда не уйдешь ты от нас, товарищ Громов. Мы еще повоюем с тобой за тебя. Повоюем». Он хочет лейтенанту Громову добра. Пусть в этом никто не сомневается — только добра. А ему, старшине, нередко приходилось творить добро вопреки желанию тех, для кого он его творил. И он знает, какую, часто жестокую, боль причиняет это людям. Ведь только потом, переболев и перемучась, начинает понимать человек, как много хорошего сделал для него старшина. А другой даже и не подумает об этом. Но старшина и не ждет благодарности за добро. Если ждать ее обязательно от каждого, так, пожалуй, затоскуешь и вовсе изверишься в благодарности людской... А вот так вернее: избежал ошибки человек, помог ты ему выйти на правильную дорогу — вот это и есть награда тебе.

...Почти полдня потратил Григорий Иванович на письмо к бывшему своему командиру и, только написав адрес на конверте, выпрямил затекшую спину. Уже не хотелось никуда идти, растянуться бы на койке и поспать. «Устал! Ох, как устал!» Но еще в пятницу купил Григорий Иванович яблок для Ванюшки. «Обязательно надо их отправить сегодня. Завтра никак не выберусь на почту. И письмо надо отправить. Раз уж написал, чего его держать».

— Балует своего внучонка старшина, — сказал дневальный дежурному по роте, когда Григорий Иванович с фанерным ящиком под мышкой направился к проходной.

— И почтарей балует, — рассмеялся дежурный. — Они за счет нашего старшины план свой перевыполняют.

Так уж устроен военный быт, что солдаты почти все знают, и хорошее и дурное, о своих командирах и начальниках. Особенно о таких ближайших своих начальниках, как старшина роты. Командир обучает солдата: «Делай, как я». Это нелегко дается командиру. Но еще труднее, воспитывая солдата, сказать ему: «Живи, как я». Конечно, этого так прямо не говорят, это само собой подразумевается. Но одно несомненно — слова эти не могут быть ложью. Если нет у тебя на это права, даже мысленно не произноси их. Когда на тебя, веря и надеясь, смотрят сотни глаз, всякая неправда, малейшая ложь так или иначе обнаружится. Ты обязан жить так, чтобы не было стыдно перед людьми и людям не было стыдно за тебя. Что же касается старшины Петрова, то ему нечего скрывать, нечего стыдиться. Слабость, обнаруженная в нем солдатами, так человечна, что о ней можно говорить только с уважительной улыбкой. Правда, юнцам это не совсем понятно и кажется несколько смешным. Но что поделаешь. Пройдет время, сам станешь дедом, теперешний молодой человек, тогда и поймешь, что это такое. С того дня, как появился на свет Ванюшка, Григорий Иванович потерял покой, все ему кажется, что молодые малоопытные Ванюшины родители сами не в силах обеспечить ребенка всем необходимым. И Григорий Иванович каждую неделю шлет для внука посылки. В них сахар и манная крупа, топленое сливочное масло и шоколад, игрушки и бумазея, трикотажные костюмчики «на вырост» и банки сгущенного молока. Алеша попытался было образумить отца. «Папа, ради бога, не загружайте напрасно почту». Но как раз среди работников местной почты Григорий Иванович нашел сочувствие и понимание. Здесь можно потолковать со знающими, вполне авторитетными людьми о детском питании и одежде, и проблема высококалорийной манной каши здесь не вызовет смеха. Вот и сегодня Григорий Иванович обстоятельно «доложил» заведующей почтовым отделением Марии Михайловне (счастливой бабушке двух внуков) содержание очередной посылки.

Мария Михайловна одобрила и заверила Григория Ивановича:

— Яблоки дойдут в полной сохранности, можете не беспокоиться. А яблоки для ребенка все. В них и витамины, и железо.

— Это верно, — согласился Григорий Иванович. — Ну чем-чем, а пока я служу на юге, яблоками Ванюшка обеспечен.

— Эх, Григорий Иванович, смотрю я на вас и думаю: все бы военные были такими...

— А что, обидел вас кто-нибудь?

— Да нет, ничего особенного не случилось. Тут перед вами солдатик один заходил. Ну такой пьяненький, язык у него не ворочается.

— Нахулиганил?

— Да нет. Сказал, что хочет написать жалобу на имя министра связи. Спрашиваю его: «На что хотите жаловаться, товарищ солдат? Письмо вам не вовремя доставили? Денежный перевод задержали? Вы мне скажите, я разберусь, приму меры». А он только головой хмельной качает. «Так чем же вы недовольны?» — спрашиваю. «Не пишут мне, товарищ заведующая. На это хочу пожаловаться». И, поверите, Григорий Иванович, заплакал. Вот такими слезами. А я вижу, что пьяненький он, что это вино в нем говорит и плачет, а почему-то жалко мне его стало, и сама, дура, чуть не разревелась. Да вот, смотрите, он сам, легок на помине. Опять пришел.

Григорий Иванович обернулся и сразу узнал солдата своей роты Василия Катанчика.

Что опять привело Катанчика на почту?

Катанчик прошел мимо старшины, не замечая его. Григорий Иванович подавленно вздохнул.

— Рядовой Катанчик! — повысил голос старшина.

Катанчик с трудом повернул тяжелую голову, посмотрел на старшину мутными, невидящими глазами.