«Коля, родной мой, буран же сейчас. Немцы, сам знаешь, попрятались по блиндажам. Давай, друг, унесу я тебя отсюда, пока не поздно. Все одно — не удержать нам тропу....И никто нас не упрекнет. Ведь держались мы из последних сил. А сейчас мой долг спасти тебя». Только я сказал это, вижу: злой огонь разгорелся в глазах у сержанта, а они уж было и совсем потухли.

И шепчет он мне посиневшими губами:

«Не о том говоришь, Хмара. Не о том... Ты лучше к бою готовься... Готовься...»

К вечеру помер Николай. Просидел я над телом его до утра и все, как есть, все обдумал: всю жизнь свою с самого начала. Нет, думаю, никак нельзя мне оставить врагу эту тропу, за которую товарищи жизни свои положили. Пусть даже никто не упрекнул бы меня за это. Пусть даже сказали бы люди: «Ты, Хмара, выполнил свой долг, мы от тебя не требовали невозможного». Нет, все равно я эту тропу не оставлю».

— И вы держали ее один? — спросил Егор.

— Да, почти сутки. А потом наши подошли.

В старом блиндаже становилось все светлее. Буря стихала.

Когда выбрались из блиндажа, Климашин окинул взором вершину, которую им предстояло штурмовать. Где-то в глубине души снова шевельнулось: не одолею. Но Егор усмехнулся и сказал вслух:

— Возьмем!

— Я знаю, вы одолели ту скалу, — сказал подполковнику Гриша Яранцев.

— Угадали — одолел. А вы, Яранцев, разве не одолели бы?

Яранцев наморщил лоб, задумался: «Как ответить, чтобы не походило на бахвальство и было бы правдой?»

— Еще как одолели бы! — ответил за него подполковник.

— У меня с характером плоховато, — неожиданно пожаловался Гриша.

— Чепуха все это, — сказал подполковник. — Не люблю я этих дамских разговоров об отсутствии характера. У каждого настоящего мужчины есть характер. И у вас имеется, Яранцев, а то как же! Конечно, имеется, куда вы от него денетесь?

— Это верно, деться от него некуда, — рассмеялся Гриша и, подумав немного, уже серьезно спросил: — Трудно вам было стать офицером, товарищ подполковник?

— Нелегко. Но стать офицером все же легче, чем быть офицером. Тут уж трудностей вдосталь — только успевай поворачиваться.

— Да, нелегко вам, это я вижу.

— Приглядываетесь, Яранцев?

— Приглядываюсь, товарищ подполковник, — сказал Гриша.

Алексей Петрович уже давно собирался написать Яранцеву, но в последнее время болезнь частенько ломала его планы. Почти два месяца Алексей Петрович пролежал в постели, и сегодня вот впервые после такого долгого перерыва сел за письменный стол. Работы за это время накопилось — гора, но письмо сыну Зинаиды Николаевны прежде всего — откладывать его больше нельзя, да и не хочется.

А напишет он Грише Яранцеву о начале своего пути — это решено...

...Летом тысяча девятьсот восемнадцатого года кавалерийский отряд матроса-черноморца Андрея Синельникова, преследуя противника, наткнулся на разгромленную белогвардейцами степную кошару. Овец бандиты угнали, а чабана и его семью порубили шашками. Когда красноармейцы выносили из чабанской хаты убитых, вдруг обнаружилось, что хлопец лет шестнадцати еще дышит. Мертвых похоронили, раненого перевязали и уложили на санитарную тачанку, и отряд, не задерживаясь больше у навсегда опустевшей кошары, помчался по кровавому следу врага.

Отрядный фельдшер Парамонов, умеющий врачевать самые тяжелые раны, за неделю поставил чабанского сына на ноги, вернее, посадил его в седло. Так в кавалерийском отряде Синельникова появился новый боец — Алексей Петрович Чугунов. Тот же фельдшер научил Чугунова читать и писать, когда выяснилось, что хлопец совершенно неграмотный. Бумаги для этого дела не нашлось, но Парамонов, человек изобретательный, не растерялся: взял у своего ездового винтовку, снял трехгранный штык, присел на корточки, разровнял ладонью дорожную пыль и штыком начертил на ней первые буквы алфавита.

«Вот эта буква называется «А», а эта, значит, «Б». Повторяй за мной. Смелей повторяй. Наука робких не любит. Молодец. Ну, а теперь сам попробуй!»

Фельдшер стер рукой написанное и протянул Чугунову штык.

«А ты, я вижу, парень способный, — одобрительно улыбнулся Парамонов, наблюдая за тем, как, стиснув зубы и нахмурив белесые брови, Чугунов старательно выводит на дороге большие корявые буквы.

Парамонов не ошибся. Ученик ему попался способный, и недели через три хлопец умел довольно бойко читать и при случае смог бы собственноручно написать письмо. Только писать было некому.

В ночном бою отряд Синельникова захватил небольшую железнодорожную станцию Камышовку. Уже под утро, когда в поселке и на путях стало тихо, Алексей свалился на цементный настил перрона и мгновенно заснул. Но спал недолго. Тихое ржание Орлика сразу же разбудило его. Конь просил пить. Позевывая и поеживаясь от утреннего холодка, Чугунов повел Орлика к колодцу.

Осень шла на убыль: на железной крыше вокзала, на трухлявых шпалах и тронутых ржавчиной рельсах серебрился иней. Лужицы возле колодца были затянуты тонким, матовым, словно запотевшим, ледком. У колодца умывался какой-то паренек.

Чугунов накачал воду в позеленевшее деревянное корыто, разнуздал Орлика и, пока конь пил, разглядывал незнакомца: у того было обветренное, грубоватое лицо — обыкновенное лицо молодого солдата. Но шинель незнакомца насторожила Алексея — голубоватого праздничного цвета, с двумя рядами стальных пуговиц, она была вся в каких-то грязных пятнах, с обтрепанными полами, только все равно — солдаты таких не носят. Это была гимназическая шинель, но откуда это мог знать Чугунов — у себя в степи он никогда не видел гимназистов.

Алексей уже не сомневался: перед ним стоял чужак, контрик, и, выхватив из кобуры наган, он потребовал:

— Документы!

Услышав голос хозяина, Орлик перестал пить и повернул голову в сторону людей. Но незнакомец даже не посмотрел на Чугунова.

— А откуда у меня документы? Я несовершеннолетний, — ответил он глуховатым голосом.

— Не шуткуй, — рассердился Алексей. — Руки вверх.

Паренек усмехнулся и нехотя поднял руки. Чугунов обыскал его. Бумаг у незнакомца действительно не было. Алексей выгреб из его кармана горбушку черствого хлеба, завернутую в носовой платок, кожаный портсигар с махоркой, который еще хранил запах иного, барского табака, и маленький браунинг с замысловатой монограммой на рукоятке.

— Теперь я вижу, что ты за птица, — сказал Чугунов.

— Не птица я — человек.

— Поговоришь у нас еще. Иди!..

На вокзале Чугунов нашел дежурного по штабу, сдал ему задержанного и, уже больше не думая о нем, занялся своими обычными делами — у бойца-кавалериста всегда много забот: надо почистить и накормить коня, оружие после боя тоже требует чистки и смазки, и еще хорошо было бы раздобыть для Орлика подковы с шипами, потому что, того и жди, ударит гололедица. А с этим контриком начальство само разберется. Да и что тут разбираться: все и так ясно — к стенке и марш на небо.

Но оказалось, что не все так ясно, как думал Чугунов. В обед он увидел задержанного им паренька у полевой кухни. Тот подошел к Чугунову с котелком, над которым вился вкусный парок, и сказал просто, словно обращался к старому другу:

— Дай-ка мне твою ложку.

Алексей отвернулся.

— Ну, чего на парня окрысился? — укоризненно покачал головой фельдшер.

— А что цацкаться с ним!

— Зачем цацкаться. По-человечески надо. Сказывают, паренек важную разведку принес. Значит, нужный нам человек.

— Слепой сказал: побачим, — уклончиво ответил Чугунов.

Леня Борисов, так звали нового красноармейца, оказался парнем общительным, и через несколько дней в отряде уже многие знали историю его жизни. Отец его, адвокат, умер еще до революции, заразившись в камере своего подзащитного сыпняком. «Отец защищал в суде только бедных, и, когда он умер, нам не на что было его похоронить», — рассказывал Борисов. Через два года его мать вышла замуж за офицера, тот вначале прикинулся человеком, а оказался бешеным псом — он всячески измывался и над женой, и над пасынком. Леня долго терпел, но затем утащил у отчима браунинг. «Я хотел убить его, но, к сожалению, только ранил», — пожаловался своим новым товарищам Леня. Рассказывал он и о том, как скитался, убежав из дому, по охваченной пламенем Украине, и как пробился наконец к своим, к красным, к отряду Синельникова. Может, в мирное время и показалась бы людям удивительной история этой жизни, но тогда она, пожалуй, никого не поразила. В ту, гражданскую войну, расколовшую надвое мир, с людьми нередко случались и более удивительные истории.