Курт нахмурился. Лиственский барин… И об этом Холгрен ему ни словом не обмолвился. Нечего сказать, хорошие дела здесь в хозяйстве вскрываются… Но он сразу же отогнал недовольство: пусть на сегодняшний вечер остается только радость и благодушие. Разве в Танненгофе мало лесов?

Луговая дорога и впрямь гладкая, что доска. Вновь вспомнились лиственские возчики с кирпичом, но он снова изменил ход мысли. Трава на лугах перестояла и вроде полегла, ближе к имению высится длинный ряд стогов. Вон и здесь уже немного скошено, в копны сложено, да и в валах оставлено. После вчерашнего дождя крепко пахло сеном, таволгой и лозняком. Курт закрыл глаза и вдохнул полной грудью.

Ровная дорога кончилась, повозка затряслась по глубоким рытвинам. Курт взглянул. Чей-то хуторок с кузней при дороге. На самой середине двора растет седая береза с поникшими ветвями. Старые строеньица хорошо облажены, чистые и светлые, с краю овина цветничок с ноготками и синими кустиками царь-зелья. Да, примерно вот таким Курт и представлял себе двор своих крестьян — на душе еще больше потеплело. У опушки что-то дымилось, видно, жгли порубку. Но не успел расспросить — внимание привлекло другое. Дальше сквозь прогалины в чернолозе виднелись дома побольше, оттуда только что высыпала толпа и повалила впереди повозки в сторону имения. Строения и двор убраны зеленью, точно в какой-то праздник, точно в Янов день. «Ого, — подумал Курт, — мои крестьяне живут совсем неплохо». Кришьян сам поспешил с объяснением.

— Это Бриедисы, там сегодня свадьбу играют. А теперь, видать, торопятся к почестным воротам встречать господина барона.

Свадебщики большой толпой сгрудились по обочинам. Только один не поспел за остальными — странное существо двигалось, согнув туловище почти под прямым углом, опираясь на короткую толстую клюку. Сразу видно, что это очень старый человек — лицо желтое, словно его долго опаляло огнем, и потому злое. Старик этот сделал вид, что не заметил едущих, не снял шапки и не поздоровался, хотя Кришьян кашлянул и звонко щелкнул кнутом. Из прошлого смутно выплыло что-то зловещее и страшное. Но не оставалось времени ни вспомнить это, ни подумать о нем. Скрюченный старик остался позади, лошади быстрой рысью приближались к толпе и почестным воротам. Они состояли из двух столбов, сверху две перекладины и навесик в виде крыши — все это убрано зеленью, обвито гирляндами брусничника и ромашки. Между поперечинами неумелой рукой из красных цветов выложено: «Salve!»[13]. Курт невольно улыбнулся: значит, даже знаток латыни в Танненгофе есть! В его Танненгофе можно найти все, что угодно…

Кучер хотел остановить у самых ворот. Но какой-то молодой, рослый, дородный человек, видимо, из свадебщиков, держа обеими руками шапку, кланяясь от восторга или от преданности, сунулся аккурат под ноги лошадям. Те испугались и рванули в сторону, ось зацепила за столб, все сооружение, затрещав, угрожающе качнулось и покривилось. Salve растрепалось, буква l опала и превратилась в u — в это мгновение можно было прочитать совершенно неподходящее французское слово «Sauve!»[14].

Только в десяти шагах за воротами повозка остановилась. Получилось все довольно конфузно, и вся торжественность была нарушена. Высокий человек с холеной бородой и бегающими глазами подскочил, отдуваясь, и начал держать что-то вроде речи, в которой слышалось: «Дорогой и долгожданный… невиданная радость… преданность… вся волость рада приветствовать… желаем долгой жизни…» — и всякое прочее в этом духе. Затем подтолкнул вконец перепуганного мужика — это был родич Лауковой, посаженый отец и распорядитель Смилтниек — он тоже попытался что-то сказать, но сразу же окончательно растерялся и укрылся за остальными. Вытолкнули девчушку, которая едва доставала Курту до колен, она, дрожа, сунула ему в руку букет роз с господского цветника. Курт оставил его в повозке. Вылез и стал думать, что бы такое ответить.

Из речей он мало что расслышал и разобрал. Пожал руку Холгрену, который поклонился так, что носом едва не ткнулся ему в живот. Тщетно поискал взглядом крестьянина и девочку, они пропали в толпе. Тогда он поблагодарил за встречу, сказал что-то насчет надежд на добрые отношения и согласие, насчет пастырей и чад, насчет того, что, мол, тяжелые времена и посему надо держаться вместе, дабы служить благу общей отчизны… Сам чувствовал, что говорит совсем не то, что хотел бы сказать. Взгляд его беспрестанно скользил по толпе крепостных, всюду он видел только искаженные от растерянности лица, разинутые рты и выпученные от страха глаза, и даже сам смешался. Что-то здесь не так, как нужно бы, чего-то не хватало, казалось, самого важного. Но на лице у него оставалась та же улыбка, которая появилась с самого начала, он не мог представить себе, что она-то именно и пугает этих людей. Он улыбался точно так, как временами Холгрен, а они знали, что улыбка управителя никогда не сулит добра… Курт почувствовал только, что взял не тот тон и не стал своим людям таким близким, как все время предполагал. Где-то в памяти назойливо звучали слышанные от пана Крашевского слова. Неужели этот чахлый поляк лучше знает латышских крестьян и лифляндских помещиков?

Но вот он заметил в толпе какое-то забавное существо, при виде которого сразу же прошло все недовольство, улыбка прояснилась и стала куда искреннее. Молодец, точно молочный поросенок, с отвисшей нижней губой, в расшитом кафтане с медными пуговицами, в клетчатом шейном платке, завязанном пышным узлом, и в сапогах, — вроде уже когда-то виданных, — со съехавшими голенищами. Выглядел он безгранично перепуганным, наивным и глупым. Курт нагнулся, чтобы рассмотреть его поближе.

Salve Послушай-ка, паренек, и крепко же ты напился. От тебя несет, как из пивной бочки.

Какая-то решительная баба подталкивала парня в спину, но тот только таращил осоловелые глаза и шлепал губами. На помощь поспешил Холгрен.

— У нас тут, господин барон, сегодня свадьба, а это как раз и есть жених.

— Жених? Да разве же на своей свадьбе можно так напиваться? Что же молодая жена скажет?

— Он только сегодня, на радостях. Ручаюсь, завтра будет как стеклышко.

— А вот я не поручусь, что-то не похоже. Как долго у вас свадьбы справляют?

Управляющий слегка насторожился.

— Прошу прощенья, господин барон. Властями, правда, предписаны сутки — но то было еще в голодные годы. Теперь люди уже оправились, и на сей раз я разрешил трое суток. Мне казалось… я думал, что господин барон ничего не будет иметь против, если люди немного повеселятся в честь его приезда. Они так ждали и так счастливы ныне.

Курт кинул пытливый взгляд на своего управляющего. Жулик — ясно видно с первого же раза. Заметил, что тот все время не сводит с него своих белесых глаз, словно пытаясь что-то выведать и угадать. Чересчур подобострастный и угодливый, не может у такого быть чистая совесть. Ну, он после постарается разобраться в нем основательнее, не таким уж умным кажется этот Холгрен. Курт сохранил свою благодушную улыбку.

— Хорошо, хорошо, мне нравятся веселые люди.

Управляющий и сам несколько повеселел.

— Вот и я так полагал, старый господин барон тоже любил иногда повеселиться. Потому я их и пригласил в имение — и свадебщиков и остальных. Ведь так и этак у всей волости сегодня праздничный день. Да еще — господин барон, может быть, забыл, как здесь справляют свадьбу. Тут такие диковинные обычаи, господину барону, может быть, будет приятно взглянуть.

— Ну, само собой, само собой, мне будет приятно.

Холгрен лез еще ближе, совсем вплотную. Точно в душу хотел влезть.

— Да, вот еще — тут есть недурные девицы, да и молодухи, они потанцуют перед господином бароном. Музыканты из Лауберна.

— Хорошо, хорошо, значит, потанцуем.

Курт оглядел девушек и молодиц. Лица загорелые, не скажешь, что изможденные и злые, — только в кучке старух кое-кто под хмельком. Пышные рукава рубах вздымались белой пеной. Наряд у всех на один манер, но в мелочах, в подборе цветов и в вышивках у каждой что-то свое. Но всему этому многообразию красок, пленяющему взор, свойственно и нечто единое из-за одинакового представления о красоте у этого порабощенного народа. Ведь все эти наряды окрашены самыми простыми средствами, корой вот этих самых деревьев и луговых трав. Венцы, броши и пояса отделаны дешевым бисером, кольца и серьги из тонкой меди и серебра. Нечто похожее по манере и тщательности отделки Курт видел только в Тироле. Горы Тироля и лесные равнины Лифляндии — какая неизъяснимая судьба сблизила эти края, несмотря на сотни миль между ними.