— Спешат, как на горячие пироги. Вот ведь народ! Отодрать бы всех до единого.

— Ну, это еще что, большая-то часть уже сбежалась. Давеча по четыре, по пять, рядами ехали. Псы, а не люди!

Немного помолчали, вдруг Клав вытянул шею и заерзал, точно его муравьи кусали.

— Мм-м… Погляди ты получше, у тебя глаза молодые. Уж не моя ли это старуха?

Криш вгляделся молодыми глазами.

— Вроде красный платочек виднеется, как у твоей, да ведь сразу не поймешь.

— Нет, видать, она самая! Уж она никак дома не усидит, ежели где на что поглазеть можно.

— А на что ей глазеть? О том, что Мартынь затеял, только мы вдвоем и знаем.

— Ну, коль ничего другого не будет, так хоть поглазеть, как тех обвенчают. Будто их не так, как всех, венчать будут. Эх, был бы я поближе к обочине…

— С чего ты так охоч до драки стал? Потерпи, еще, даст бог, доведется.

— Доведется, это уж как пить дать, добром они нам эту голубушку не уступят. Я тебе говорю, Криш, попадись мне Рыжий — вилами в брюхо, и все тут! Он за мной с вожжами приходить вздумал! А если Плетюган, и ему тоже — за порку и за мой двор.

— Плетюгана, этого ты мне оставь. Твоя спина давно зажила, а у меня еще штаны к заду прилипают.

В церкви зазвонили, оба перевели глаза на зеленую колокольню с петухом на шпиле, возвышавшемся над липами. Криш нахмурился, задумавшись о своем.

— Ежели до драки дойдет, ты думаешь, моя старуха станет молчать? Я ее знаю. Такой крик подымет, на всю церковь разорется!

— Пускай ее орет, чем больше кутерьмы будет, тем для нас лучше.

Будто по уговору, оба разом умолкли и повернули головы в другую сторону. Что же это там могло быть — пожар? Нет, скорей уж ярмарка. Грохотали телеги, фыркали лошади, звенели подковы, ухали, визжали, свистели, кто-то вроде даже петь пытался. По небольшому, видимому отсюда промежутку дороги пролетели пять-шесть, может, и восемь верховых на лошадях, покрытых развевающимися попонами. За ними во весь дух мчались запряжки, некоторые телеги по две в ряд, с туго набитыми соломой мешками для сиденья и увитыми зеленью уздечками и упряжью, кое у кого кудрявилась березовая ветка на дуге. За ними еще орава верховых — как ветром занесло их за корчму, стены которой немного заглушили всю эту цыганскую свистопляску.

Разинув рты, лежавшие переглянулись. Криш, теряясь в догадках, только пожевал губами и выдавил:

— Что это — ведь свадебщикам еще рано. Служба-то еще не начиналась.

Клав прислушался, кивнул головой и сказал вроде про себя:

— Женихова родня. Сдается мне, что и Майин посаженый среди них.

На колокольне зазвонили яростно, не переставая. Через пригорок перемахнул второй поезд, без верховых, куда меньше, без шума и гомона. Клав снова шепнул:

— Невестина родня…

Долго они лежали тихо, прислушиваясь к тому, как суматоха за корчмой постепенно утихала. Криш во что бы то ни стало силился разглядеть сквозь сирень у корчмы и липы возле церкви, что там творится.

— Не то в церковь заходят, не то в корчму…

Клав, видно, в этом деле больше понимал.

— Кто куда. Бабы в церковь, невеста с подружками в камору при корчме. Мужики в самой корчме сидят, а иные у лошадей — чтобы упряжь кто не порезал.

— Так чего ж им ждать три часа? Венчать-то станут, когда службу кончат.

— Говорю я тебе, это эстонцева хитрость. Пронюхал, что Мартынь что-то задумал, и велел приехать до службы, когда их в лесу еще никто не ждет.

— Дьявол проклятый! Да разве это пришло бы кому другому в голову? И Мартыня все нет.

— Мартынь помощников ищет, втроем мы с половиной волости не справимся. К двенадцати будут на месте. Уж Друст что посулит, то сделает, эстонец его больше Мартыня боится.

Он посмотрел на солнце, потом оглянулся на канаву — ну, ясное дело… А Мартыня все нет! Взбудораженные донельзя, лежали они, сверля глазами стену корчмы, будто при усилии можно разглядеть что-нибудь и сквозь нее. Клав скрипел зубами.

— Вторые верховые были работники из имения — их эстонец охранять послал. Кажется, Плетюган там тоже был и Рыжий — ну, уж до них я сегодня все равно доберусь.

— Плетюган мой, я только для него и точил этот отвал.

Время тянулось бесконечно медленно. Им казалось, что прошло уже полдня, хотя по-настоящему и часа не прошло. Но вот шум за корчмой поднялся снова, еще громче, чем раньше. Орали, понукали лошадей, заворачивали телеги — видать, еще с самого утра подвыпили.

Лежавшие внезапно присели. Начинают разъезжаться — теперь уж не с такой спешкой, как давеча, и увитые зеленью, и без украшений — вперемежку, верховые ехали в середке, иные прыгали в телеги, уже несущиеся вскачь, другие кидали вверх шапки, один, стоя в телеге, обвивал вокруг головы ветку, женщины махали платочками — шум разносился далеко окрест.

Окаменевшие, будто заколдованные, Клав с Кришем не заметили, как, раздвинув кусты, к ним вылез Мартынь. Широко раскрытыми безжизненными глазами глядел он, как последние поезжане исчезли за пригорком. В лице ни кровинки, губы тряслись, весь он подался в ту сторону, куда те уехали. Клав, наконец, оглянулся и понурил голову.

— Уехали… Увезли ее… Проспали…

И еле успел схватить Мартыня за ногу.

— Ты что, совсем ума решился? Следом бежать думаешь, конных догонять? Один против целой волости? Они напились, в телеге дубины да колья — что мы против такой толпы — тьфу! Коли жить надоело, так кидайся в это мочевило.

Криш вцепился себе в волосы.

— Проклятый эстонец, это его выдумка! До службы обвенчать — да разве это где слыхано?

— В Риге, говорят, господа венчаются в церквах вечером при свечах, так что только одни гости и есть.

— Рига — она Рига. А здесь такого никогда не бывало. Обман это, а не венчанье, совсем вроде его и не было.

— Скажи это Майе: когда ей уже кольцо на палец надели и рядом с Тенисом в телеге увезли, значит, все. Хватай не хватай — никуда уж она не пойдет. Вот каковы мошенники — разве кто мог догадаться! Ну, теперь ясно, зачем этот пастор был вчера в Сосновом, — там они с эстонцем это и замыслили.

Мартынь не мог слова вымолвить. Все так же стоя позади своих друзей, он вдруг начал оседать, пока не повалился наземь. Так он пролежал, вцепившись зубами в траву, до тех пор, пока не кончилась служба и не послышался благовест. Тогда и он приподнялся, постаревший, сломленный, потрясенный.

— А Друста все еще нету. Мошенник, как и все.

Будто это могло что-нибудь изменить, если бы Друст явился в назначенное время, за полчаса до конца службы… Будто он сам не опоздал, обманутый и одураченный эстонцем…

Но тут как раз и Друст вынырнул из канавы. Вместо обещанных пяти товарищей с ним было только трое. Два брата Гайгалы, Анцис и Иоргис, в длинных сапогах, довольно прилично одетые, только лица цыганские и недобрый огонь в глазах. Третий — известный по всей округе лесовик и конокрад Томс, бородатый великан с выбитыми передними зубами, в лаптях, подпоясанный мочальной веревкой, закопченный и почерневший, точно угольщик. В руках он крутил узловатую вязовую палицу толщиной с добрую оглоблю — казалось, камни можно ею дробить.

Друст, чувствуя свою вину, выглядел просто несчастным.

— Не думай, брат, обо мне худо. Что я посулю, то всегда делаю. Но уж коль нельзя, так хоть убей. Томс, тот у меня надежный. А тут Пулька лежит с переломанными ребрами, а Кревиня вчера шведы забрали. И обоих Гайгалов в их халупе нет, притащились, только когда уж в церкви зазвонили. А что же мы с Томсом только вдвоем…

Иоргис Гайгал поддернул съехавшие голенища сапог выше колен.

— Чего ж ты приходишь по ночам, когда ни один путный человек дома не сидит, С вечера надо было известить, это было бы дело.

Гайгалы были родом откуда-то с приморской стороны, говор их здесь звучал непривычно. Томс, по своему обычаю, не сказал ни слова. Рот под свисшими усами, как всегда, приоткрыт, казалось, он вот-вот рассмеется. Клав постарался всех успокоить, коротко рассказав, что здесь произошло. Тут уж либо никто не виноват, либо все вместе. Эстонец с этим мошенником пастором их надули.