— Эки здесь нет, один ты. Ты и сам норовишь рассказать.
— Да ведь когда станут пороть, поневоле расскажешь. — Он сердито хлопнул себя ладонью по ляжке. — Проклятые! Штаны прокусывают. Ох, уж этот Рыжий Берт! Ежели ты командир, так чего суешь людей туда, где комары живьем едят!
Но в этот момент показался сам Рыжий Берт. Голова перевязана жениным пестро-красным платком, но сразу видать, что командир: кафтан подпоясан пеньковой веревкой, в руке большой пистолет управляющего. Грудь колесом, прямо-таки огонь, а не Берт!
— Залезли, как хорьки в нору! Да разве так стоят в карауле? Сказано было: одному стоять, пока другой сидит. Ведь этак кузнец вас раздавит, дохлых этаких.
Марч уже успел вскочить.
— Он сидит — я все время стою и караулю.
— Ты мне не рассказывай, знаю я твой караул!
Командир еще пуще выпятил грудь, вскинул руку, прицелился в заросли черной ольхи. Марч невольно попятился, Лукст живо зажал ладонями уши. Но Берт уже опустил руку, повернулся и прицелился в сторону дороги. У старика рот раскрылся, а глаза зажмурились: вот-вот сейчас бахнет. Но командир не выстрелил, только похвалиться хотел да показать, что умеет обращаться с оружием.
— Как дашь из этого на пятнадцать шагов — только мокрое место от кузнеца или от того же Сусурова Клава. От обоих пшик останется!.. Ну, а теперь — марш в имение!
Караульщики удивленно и с опаской переглянулись.
— Разве кузнеца больше не будут ловить?
— Будут, да только в имении, там лучше можно поймать.
— Остальные тоже пойдут?
— Все уже там, только вас двоих, сонные тетери, нельзя было сыскать.
— И он придет в имение?
— Придет, за Бриедисовой Майей, и уж тут-то мы его, как куренка, сцапаем.
Не очень-то веря, медля и оглядываясь, охотники направились следом за командиром. В имении ни души не видать, только старая Лавиза топчется перед замком. Лошади запасного отряда поставлены в коровник, телеги — под навес, а сами хозяева загнаны в каретник — сквозь приоткрытую дверь видны мелькающие головы. Хорошенько насторожившись, можно расслышать, что и на сеновале бормочут и шепчутся. За хлевом из высокой крапивы показались несколько голов и снова скрылись. Лукста и Марча привели к погребу. Глубина его всего в два локтя, крыша до самой земли, приоткрытый люк прямо напротив окошка кладовой управляющего. Здесь был самый важный караульный пост, поэтому на полатях поместились шесть человек и Эка за командира. Кто сидел, кто лежал, командир приткнул голову к самой щели, животом налег на оружие, остро заточенный конец которого угрожающе нацелил на кладовую управляющего. Вновь прибывшие, карабкаясь наверх, прервали рассказ Эки. Лукст влез первым. Эка грозно заворчал на Марча, который, уцепившись за перекладину, раскачался и тоже забрался.
— Чего прыгаешь, как козел! Проткнешь брюхо острием, я еще окажусь виноват… Вглубь, вглубь — не лезь вперед других.
Два мужика перешептывались:
— Ты своему дал?
— Дюжую охапку, до вечера хватит. Как только слезть позволят, ведро воды принести да напоить.
— Я своему две кинул, сам-то уж ладно, как-нибудь, зато хоть лошадь господского сенца поест. Знал бы, что на весь день, накосил бы травы. Все равно сено у нас в этом году на лугу погниет. Ночью дождь будет.
— Это уж как пить дать!
Лукст засунул руку в карман, что-то отломил там и бросил в рот. Ключников Марч тоже нащупал какие-то крошки. Было жарко, словно в печи.
— Черти этакие! Хоть бы напиться пустили!
Эка продолжал рассказывать:
— …В Атаугах его нет — ну, понятно, разве он не знает, что первым делом станут дома искать. Ну, мы тут через дорогу, по лугам. Лукстов Гач у меня по правую руку, Вайваров Пиепа — по левую, сам я посередке. Каждый кустик вот этим самым колом протыкал — откуда ж знать, где он хоронится. В лугах нету. Ну, мы в лес — ельником, сосняком, мшарником, — Гач у меня по левую руку, Пиепа — по правую. Сам я посередке. Ну, значит, а тут болото. А за ним липовый лог, который и к нам отходит, и в лиственский лес. Вышел на просеку и гляжу — смеркается уже, ну точь-в-точь как сейчас. Слушаю — вроде лезет кто, ветки трещат и грязь хлюпает. Вылез — шагах этак в двадцати. Гляжу — кузнец! Весь заляпанный, молот на плече. Я кол вскидываю: стой, стрелять буду!..
Сосед повернулся на бок и глянул на него.
— Ты — ему? И даже не забоялся?
— Я? Да хоть пятеро таких!.. «Стой ты, голодранец, стрелять буду!» Только ветки засвистели. Ну, а мне что делать — в лиственские леса следом не побежишь. Пиепа, кричу, Гач!..
Из глубины откликнулся Гач.
— Чего врать-то! Ни я не слыхал, ни Пиепа.
— Да коли у вас шапки на уши нахлобучены, а может, заснули оба… «Стрелять буду!» — значит, я ему кричу…
От возбуждения вскочив на ноги, он хотел показать, как это было на самом деле. Но тут сосед ткнул его в ногу.
— Тш-ш, идет!
Эка сразу смолк и присел.
— Где идет? Кто идет?
И оглянулся — как бы подальше вглубь забраться. Но то был не кузнец. Снаружи по крыше забарабанили палкой, раздался крик Рыжего Берта:
— Уймитесь вы там, черти! Спугнуть хотите?
Расхваставшийся в погребе Эка никого спугнуть не мог, но зато окрик главного командира далеко прокатился по лесу. Рыжий Берт отбросил палку, заметив Лавизу. Она будто что-то искала в кустарнике вблизи грядок с репой. Крупными прыжками он бросился прямо к ней.
— Ты чего здесь, старая, шатаешься? Не знаешь, что ли, что никто не смеет из имения выходить?
Лавиза уткнула руки в бока, точно управителева Грета, и сверху донизу оглядела Берта.
— Ты мне пока еще не указчик.
— И тебе указчик, мне теперь до всех спрос. Я тебя и в клеть могу упрятать, ежели не станешь слушаться. Чего ты давеча искала за ельником?
— А то, что грибами зовут, может, слыхал? Говорят, что об эту пору после дождичка они вылезают. Молодой барин завтра домой приедет, неплохо бы загодя отварить, чтобы свежие были, к обеду на стол подать. Может, ты хочешь, чтобы мы его кормили заплесневелыми? Ты этого хочешь?
Она так подступила к нему, что суровый командир даже растерялся. Заплесневелые грибы господину барону — ну нет, этакий грех он на себя брать не хотел.
— Да нет, не хочу, — сыроежки, поди, уж пробились после дождя… Ну ладно — грибы так грибы. Да ведь в топи грибов нету и смеркается уже. Неужто у тебя глаза еще такие зоркие?
— Возьми свои в руки да потягайся со мной. Курицу ищу — запропастилась куда-то с цыплятами. Или ты, может, хочешь, чтобы их сова ночью сцапала? Ладно, ладно, вот я ужо скажу Грете, увидим, как она тебя за это приголубит.
Берт даже струхнул.
— Ну, чего ты, сразу и лаяться! Нам кузнеца надо ловить!
— Так и лови своего кузнеца, а меня не задевай, когда я курицу ловлю, пугало этакое! Пошел ты от меня!
Командир ушел, почесывая в затылке. Да, нелегкая это штука — изловить кузнеца, угоди-ка, поди, каждому. Управляющий говорит одно, а Грета, может, и хватит поварешкой по лбу, на такое она не поскупится… За эту зелейницу тоже ручаться нельзя…
Лавиза шла по опушке кустарника, залезая под каждый кустик и выкликая: «Тип-тип-тип…» Внезапно ей показалось, что из лесу кто-то зовет. В глазах у нее уже начинало темнеть, разглядеть что-нибудь за редкими стволами елей и густо поросшими кочками она не могла. Но зато острее становился слух. Снова позвали — больше сомнений быть не могло. Голос звучал приглушенно, слышался только полушепот, но все же ей показалось, что она узнает его. Оглянулась. Рыжий Берт прислонился к краю погреба, видно, грызет ногти. Караулит, падаль этакая… Лавиза пошла назад. Проходя мимо погреба, ругнулась про себя:
— Поганая птица! Ну так пеняй на себя, если сова у тебя за ночь всех похватает…
В подвал она не полезла. Юркнула за угол стройки, по новой дороге до кустов, а по ним подалась вправо и зашлепала по болоту. Каждая кочка ей тут ведома, днем даже постолы не замочила бы.
Сидя за стволом ольхи, на пеньке, Мартынь Атауга видел, как исчезла Лавиза. Подождал немного, разогнулся и сказал вполголоса:
