Холгрен так и не успел высказать свое суждение об этом гулянье. С приставшей к одежде травой, оживленный и улыбающийся в зал вошел Крашевский. Когда Холгрен не заметил протянутой ему руки, тот оскорбительно хлопнул его по плечу и еще более приветливо поздоровался с Холодкевичем. Без приглашения налил себе стакан вина и поискал, чем бы закусить. Пляска оборвалась, девушки кинулись к столу, чтобы выпить и перекусить, стрекотали, подшучивая и пересмеиваясь, бросая словечко в сторону господ. Видно, издавна здесь так заведено.

Холодкевич смеялся, все больше приходя в веселое настроение.

— Ну, пан Крашевский! Что вы скажете про этот бал?

Ян-поляк тоже был в наилучшем настроении.

— Это же чистая буколика! Точь-в-точь представления в Версале, о которых говорит весь свет. У вас завидный вкус, пан Холодкевич.

Холодкевич рассмеялся от всей души.

— Почему же мне не наслаждаться самому, коли и для них это услада. Разве лучше сидеть, как Холгрен, будто они ему живот каблуками помяли.

— Господин Холгрен, видимо, читает слишком много пессимистических виршей.

Белки Холгрена гневно сверкнули в сторону захмелевшего пана из богадельни. Но отпарировать он так и не успел. Музыканты неожиданно грянули следующий танец, паркет вновь загремел.

После каждого танца плясуньи подлетали к столу все смелее и игривее. Холодкевич не мог больше усидеть, а топтался среди девушек, они кружились вокруг него, как нимфы вокруг фавна. Именно это шепнул Холгрену Крашевский, но тот даже во хмелю делал вид, будто никакого Крашевского не замечает, — только, пожав плечами, улыбнулся и отправился покрутиться возле плясуний.

Внезапно они прекратили пляску, накинулись на своего барона, схватили его за руки, за плечи, за одежду и потащили через весь зал. Неведомо откуда появились гирлянды брусничника и цветов, увившие кресло, — в него усадили Холодкевича, подняли, с хохотом и веселым визгом несколько раз подкинули. У того глаза от удовольствия зажмурились и голова откинулась, он держался, охватив руками шеи близстоящих. Одной из них была Мария Грива, — захмелев от вина и от танцев, она, позабыв свою робость, теснее всех льнула к барину, разрумянившаяся, запыхавшаяся, пытаясь заглянуть ему в закрытые глаза.

Но он, верно, видел даже и сквозь веки; уже опершись ногами о пол, еще с минуту не снимал руку с шеи. Потом поднялся и обоими кулаками стукнул по столу.

— Вина! Наливайте вина! Пейте! Не бойтесь, хватит на всех!

Другая девушка, которую он отпустил раньше, оборвала смех и стояла, надув губы. Холодкевич похлопал ее по ляжке.

— Ты, голубушка, не дуйся. Теперь домой придется вернуться: мать тебе жениха присмотрела, а мать всегда надо слушаться. Не забудь только на свадьбу пригласить, барин по такому случаю своим бывшим служанкам кое-что дарит.

В окнах уже забрезжил рассвет. Появилась экономка, неся пригоршню стеклянных бус, сакт и небольших серебряных перстеньков. Крашевский единым духом осушил два стакана вина и кивнул Холодкевичу.

— У вас есть размах, пан Холодкевич. Мне кажется, патриций Петроний со своими невольницами устраивал оргии ненамного пышнее этой.

— Кто это такой — господин Петроний? Что-то я с ним незнаком.

Холгрену начал надоедать этот балаган. Какой ему прок от всего этого? Старые заботы как были, так и остались. Он поднялся и сошел вниз.

Перед замком все пусто и тихо, только где-то в парке или еще дальше кто-то, захлебываясь, точно рыдая, тянул:

Там я пил и там гулял я…

Шест от бочки с дегтем еще не повален, внизу дымилась смоляная головешка. Наступающий рассвет сделал парк и тени от кустов еще темнее, чем ночью. Столы так и остались неубранными. Там и сям в темноте валялись, точно раздувшиеся трупы, опорожненные пивные бочки. Барщинники разбрелись по домам, а те, что в имении на отработках, верно, спали непробудным сном. Выбравшаяся из закутка телка бродила около столов, что-то слизывая и мыча.

Холгрена начала разбирать двойная досада — от контраста между тем, что здесь, и тем, что ожидает его в Танненгофе. Черт его знает, как здесь Холодкевич орудует! Этак брататься с вонючими лапотниками! Что же остается от господского сословия и его достоинства? Распустить их до того, что они даже не хотят срывать шапки и стоять с непокрытой головой, когда господин с ними разговаривает, или садится к столу! Так они, пожалуй, скоро начнут без приглашений вваливаться в верхний зал, как и эти лапотницы… Холгрен сплюнул, словно этим плевком хотел покрыть все мужицкое отродье.

Внезапно что-то со свистом пронеслось мимо его головы и бухнуло о стену замка. В рассветных сумерках из-за кустов вынырнуло и вновь исчезло нечто вроде взлохмаченной серой медвежьей головы — но, может быть, ему только померещилось? И все же Холгрен кинулся назад в переднюю, навалился грудью и с большим трудом захлопнул окованные железом двери. Сверху по ступеням скатывалась шумная толпа плясуний. Холгрен скрылся за опору и переждал, пока эти сороки не высыпали вон.

Вверху у дверей Холодкевич провожал свою новую прислужницу. Усталая, она все же продолжала лукаво улыбаться и, опустив глаза, слушала приказания барина.

— До, обеда можешь поспать, но к вечеру чтоб была здесь. И в этой самой одежде — постолы я терпеть не могу.

— Но эти башмаки не мои.

— Никаких разговоров! Башмаки твои, раз я тебе это приказываю. Ну, ступай!

Крашевский храпел, положив голову на сложенные руки, Холгрен с укором посмотрел на приятеля.

— Ты мужиков нам вконец испортишь.

Холодкевич выискал бутылку, в которой еще осталось немного вина.

— Вам? Разве вы их сдали ко мне на выучку?

— Нет, но твои выучат и наших. А тогда нам всем придется устраивать для мужиков гулянки, как косовицу закончат, да еще дожинки и пирушки, а самим пахать. Да и лапотниц приглашать на танцы. Черт знает, что ты здесь творишь. Это позор для всего дворянства.

Холодкевич разозлился.

— Ну знаешь, — ты такой же дворянин, как и я. Я арендатор казенного имения и отвечаю перед властями. Смотри лучше, чтобы тебе так удалось ответить. Позор или честь твоих господ для меня значит столько же, сколько эта пустая бутылка.

Холгрен не сдавался.

— И так уже эти лапотницы не уступают барышням в нарядах, а мужики — самим помещикам в пьянстве и разгуле. Чем это все может кончиться? Я говорю всерьез: если так пойдет дальше, то скоро не будет разницы между родовитым дворянином и любым вшивым мужиком.

Оказалось, что храпевший пан все же внимательно следил за разговором приятелей. Он попытался опереться локтями о стол и пристроить голову на ладони, Хотя язык его и заплетался, но слова можно было разобрать ясно:

— Разница все же должна быть. Творец, создавший людские сословия, и сам это предвидел в своем плане: А план Яна-поляка таков: пусть помещичьи дочки наряжаются еще краше, а помещики пьют так, чтобы этим вшивым мужикам их вовек не догнать. У них есть такой обычай: если кому-то на сенокосе начинают наступать на пятки, он поднатужится и норовит вырваться вперед от наглеца. Я считаю, что это единственно верный план, и я его прямо от них же перенял.

На этот раз Холгрен чуть не забыл, что этого пана из богадельни он не видит и не слышит, — еле сдержался. Поэтому еще резче напал на арендатора.

— Для кнута и палки рождены эти дикари; дай лишь им немного воли, так потом знай свою голову береги. К тебе скоро уж совсем нельзя будет прийти — из каждого куста может выскочить какая-нибудь волчья морда. Беглого мужика в своих лесах приютил, разве это дело?

Холодкевич был не из тех, кто позволяет кричать на себя, не из тех, кто станет спокойно выслушивать нападки какого-то жулика-управляющего.

— У меня такие дремучие леса, что туда порой и медведь может забрести. Я за ним и не гоняюсь — лишь бы мою скотину не трогал. Мои мужики в леса не бегут, мне их ловить не приходится.

— Мне кажется, молодой фон Брюмер подаст жалобу властям. Беглых даже арендаторы казенных имений укрывать не вольны.